Славянский стилет

Эссе-то остались, что еще надо? В том, последнем, он писал, что душа человека завидует его телу — в плане возможности физически находиться в экстерьере окружающего пространства и, естественно, иметь возможность влиять на него, совокупляться с ним, изменять его, в конце концов. И поэтому пытается вырваться на волю любыми возможными способами. То есть — как-то поучаствовать реально в «цепочке уничтожения длительности», так он странно писал. Даже хотя бы в виде какой-нибудь случайной каракули во время передачи ее, души, фотографического образа на бумаге. Напиши десять раз подряд свой автограф — и увидишь, как она скачет на кончике пера. По его мнению, душа в основном тащится за телом и его желаниями, как рыба-прилипала за акулой. И пищит там что-то — советует. Дает рецепты. Лечит, короче. А акула слушает, да ест. Ну, а душа же — постоянно голодная. Ей пищи всегда не хватает. Но если — редкий случай — душа вдруг сумеет овладеть телом, — о! Это просто так не проходит! Тогда оно, тело, начинает болеть: то впадает в депрессию, то ботинки давят. Такие вот веселые дела. В общем, сплошные проблемы, вплоть до обморока. Не любит тело, когда им управляют. А само никогда не научится. Нет способностей. Да и существует-то оно только благодаря тому, что когда припрет, вот тогда-то душа может оказать небольшое влияние: научить уму-разуму, подсказать, что делать. Но только — чужая. Своя такое отмочит, что вообще все дело завалит. Рулить хочет, а не думать. Впрочем, по большому счету, своя — чужая, разницы нет. Так он считает.

— Коля, а он и правда оказывает влияние своими словами, поставленными не везде правильно. Я вот сейчас совершенно спокойна, как тот бегемот за окошком. А прочла только три странички.

— Бэтти, дорогая. Это, скорее всего, мой фирменный коктейль. А тот дружище так быстро не действует, хотя все может быть. Но в основном он кружит-кружит, как ястреб, над твоим сознанием, а потом неожиданно — р-раз, и он переплелся с твоими собственными мыслями. И уже не поймешь, где ты, а где он. Такая трансформация происходит. Но он — нормальный парень, поверь мне. Коктейли тоже любит. Еще налить?

— Давай! Чеснока побольше в киви!

Музыкант приготовил еще два коктейля. Положил трубочки:

— Держи! — Бэтти взяла. Чокнулись. Музыкант посмотрел ей в глаза. Она глядела на него, не отводя взгляда.

— За священный санскрит! И за красавиц из Ростова!

Бэтти улыбнулась и села в кресло по-турецки, скинув туфли на ковер:

— За убойные ножи повышенной убойности. И чтобы они в нужный момент оказались под рукой! — Музыкант покачал головой: — Согласен!

Потянули трубочки и сразу выбросили их. Бэтти отпила коктейль и спросила, вытянув ногу перед собой:

— А ты не боишься, что тебе неожиданно отдадут приказ лететь на запад, и мы не допьем последний коктейль? — Она невинно глядела на Стрелка.

— Ты думаешь, такое может произойти?

— Думать должен ты. Я могу только выдумывать. Я — выдумываю, а ты — думаешь. Ощущаешь разницу?

Стрелок посмотрел в окно. Все крокодилы и муравьеды почему-то глядели на него.

* * *

Трансконтинентальный лайнер А-300 с глухим рокотом втянул шасси, изменил угол атаки рулей высоты и стал напористо добираться до отметки воздушного коридора, указанной диспетчером. Курс: Токио — Лос-Анджелес. Обратная ходка. Экипаж тот же. Все мрачно уставились в свои приборы. О картах теперь не могло быть и речи. Командир экипажа сам, лично переоделся в форму технаря, извлек автопилот и программатор к нему, сунул все это в мешок вместе с записями «черного ящика» того дня полета (с воплями пилота из Бруклина «Фарт — это навечно!») и, опечатав, положил в свой сейф. Он явно не собирался отказываться от своего обещания достигнуть антитеррористического эффекта, задушив старшего инженера электронно-компьютерных систем аэропорта. Теперь командир не спал. Работали все кондиционеры. Он развалился в кресле и курил, мрачно просматривая международные нормативы адекватности переговоров авиадиспетчеров с пилотами авиалайнеров. Толстая сигара работала в полную силу. Все молчали. Командир откинул в сторону гигантский разговорник, придуманный идиотами, закинул руки за голову, повернул ее в сторону первого пилота и спросил:

— И долго еще будем набираться? Или запустить автопилот?

Если старого Джека клинило, то надолго, и рецепт был единственный: терпеть и не дергаться. Он был добрый человек. Иногда даже забывали про такое вот его обыкновение напоминать о своей второй ипостаси. Но если клинило, то уж клинило.

— Восемь сто, сэр. До полного набора пятьдесят четыре секунды.

— А! Пятьдесят четыре секунды? Посмотрим, посмотрим, — и уставился в альтиметр. Пустил клуб дыма. Спросил у штурмана:

— Джулио, ты, я слышал, собираешься жить дальше в случае, если мы врежемся в океан. Это правда?

— Шеф, это неправда! Это книжка. А откуда в них правда? Она просто называется «Жизнь после Смерти», и все. И больше ничего.