Славянское фэнтези

А потом взялся за привешенные к поясу латные рукавицы, отстегнул их, но не надел — уронил в траву. Словно бы вспугнутый лязгом упавшей стали, жеребец взбрыкнул, заржал визгливо и злобно, вывернул лебединую свою стройную шею, пытаясь достать зубами колено всадника… Короткий хрусткий удар кованым краем щита обрубил визг жалобным вскриком. Витязь соскочил с обмякшего, оседающего наземь коня, вздохнул сожалеюще…

И отвернулся.

И начал неторопливо спускаться с всхолмья, держа куда-то правей истребляющей саму себя конницы.

То ли туманом, то ли Бесовыми Пустошами рождённые твари не вмешивались в людские убийства. Едва различимые над жухлой травой чешуйчатые серые спины мелькали вокруг побоища, не приближаясь к нему; но стоило лишь какому-нибудь ополченцу выпасть из смертного водоворота, и тут же навстречу хлестала тусклая рычащая молния…

Носитель Серебряного Бобра не сбился с прогулочного спокойного шага и не обнажил клинок, даже когда путь ему загородили два оскаленных чуда со сгустками жёлтого пламени вместо глаз. Давясь клокочущим хрипом, твари всё плотнее вжимались в траву, всё круче выгибали спины, готовясь швырнуть себя навстречу приближающемуся человеку… и вдруг шатнулись в стороны, пропуская. Всего скорее, витязь даже не заметил их. Не заметил, потому что безотрывно смотрел на то, чему они его уступили.

Неспешно, уверенно надвигалось на него огромное (не меньше быка) чудовище — тускло-белесые комья выпученных бельм под гребнистым навесом лба, ощеренная заросль бивнеподобных клыков… морщинистое рыло вспучено толстым изогнутым рогом с каким-то мохнатым грязно-бурым наростом…

Чудовище…

Тварь…

Конь.

И всадник на этом коне. Белые, словно бы заиндевелые латы… Треплимые ветром словно бы заиндевелые волосы… Отрешённое матовое лицо — нелюдски застылое и нелюдски красивое… Настолько красивое, что красоту эту не портят даже рубцы, исполосовавшие щеку. Приметные рубцы — как бы четыре молнии. Одинаковые. В ряд.

Рыкнув, мотнуло головой корчащее из себя коня пустотное чудо, и витязь наконец взялся за меч (вызволенный из темницы ножен воронёный клинок тихо, но грозно зазвенел на ветру). Потому что от рывка уродливой головы растрепались бурые пряди, которыми залип грязный нарост на тварьем рогу.

Нарост…

Старческая отрубленная голова. Косматая, длиннобородая, сморщенная.

И вдруг показалось витязю… может, дёрганье набирающего разбег чудовища было тому виной… Так, иначе ли, а только показалось вдруг витязю, будто из чёрных ям высохших мёртвых глазниц плеснуло мучительной сумасшедшей болью и мучительной сумасшедшей надеждой.

И ещё показалось, будто тусклые отблески воронёного клинка мучительной сумасшедшей надеждой раздробились в стеклянных зрачках всадника, обеими руками которого уже широко размахнулся невиданный серебряно-льдистый меч.

Павел Молитвин ПЯТНИСТЫЙ ЩАСВИРНУС

— …Ты когда-нибудь видал Пятнистого или

Травоядного Щасвирнуса у нас в Лесу?

— Нет, — сказал Пух, — ни-ко… Нет. Вот

Тигру я видел сейчас.

— Он нам ни к чему.

— Да, — сказал Пух, — я и сам так думал.

А. Милн. Винни-Пух и все-все-все

1

Сначала была боль, а потом долгое беспамятство. Сознание вернулось вместе с болью, и я вспомнил, что нахожусь в больнице, куда попал после пожара в подвале, где мы разводили и разваливали по бутылкам сомнительной очистки спирт. Его привозили в двадцатипятилитровых алюминиевых канистрах, и запах стоял такой, что впору закусывать. Сливы в нашем «цеху» постоянно засорялись, водка хлюпала под ногами, так что работали в резиновых сапогах, и никому, естественно, не приходило в голову закурить в помещении. А тем паче бросить окурок на пол.

Но рано или поздно незаряженное ружье выстрелит. И вчера — а может, уже позавчера? — тряпье, валявшееся в сенях нашего предприятия, вспыхнуло. Водка горит плохо, и если занялась ясным пламенем, то исключительно потому, что клиент наш, который всегда прав, получал градусы «с походом». Мы с Мишаней тоже получили свое. Остальные отделались легким испугом.

Мне стало совсем плохо, и я решил, что непременно сдохну. Если не от ожогов, то от боли. Но потом в больницу прорвалась моя вторая половина, и я получил укол, от которого мне резко захорошело. Боль ушла, и я попал в преддверие рая.

Из вереницы дивных картин запомнился залитый солнцем сад с множеством фонтанов, разбитый неподалеку от дворца, похожего на Тадж-Махал. В благоухающем цветами саду резвилась дюжина миловидных дев: они развлекали меня умным и приятным разговором, потчевали фруктами из роскошных ваз, стоящих на низких столиках, а потом потащили в ближайший бассейн, посредине которого стояла мраморная наяда, обнимавшая морского коня. И еще снились мне бронзовые статуи, которые пели сладостными голосами, и текучий металл их тел был не менее соблазнителен, чем бархатистая кожа окружавших меня дев…