Славичи (СИ)

свадьбы девушки могли сходиться с парнями и то только по великим праздникам. А

замужние не могли и думать о таком непотребище. Верность женами хранилась так же,

как честь мужами.

- Ну, чего застыл-то? – удивилась Липка. – Али не нужна теперь? Ты меня ли

добивался, аво всяка подошла бы? Маяту-то снять любая могёт. Но люба ли я была?

- Липка, – прохрипел Ком, с трудом поднимаясь и делая шаг к ней.

- Нет, ты скажи, – Липка проворно отошла на несколько шагов. – Люба ли тебе, али

просто Суховея посрамить хотел?

И Ком вдруг понял, что соврать не сможет, но хочет ли он и правду сказать? Злость

поднялась откуда-то из глубин сердца. Липка была последней из тех, кто прошел

испытания ведьм перед походом. Она могла безбоязненно взять на себя обязанность

сестрицы. Оказать ту услугу, которая всегда считалась священной, но гордая Липка

51

никому не захотела отдать это право – только Суховею. Это было несправедливо. И Ком

всегда злился на нее, беспрерывно плавясь в пламени желания, хотя и понимал, что не

имеет на это никакого права, ведь он еще не прошел последнего посвящения.

Ни для кого не была секретом эта сторона жизни – в слишком тесном пространстве

жили люди, чтобы скрыть то, чем занимаются взрослые. Да никому и в голову-то не

могло прийти таить столь естественные действа. И потому молодежь могла

удовлетворить свою любознательность на посиделках, целуясь и тискаясь всласть, но до

определенной черты. Последнюю, непознанную, но пока недоступную и от того особо

желанную и такую сладкую, томящую душу и тело услугу могла оказать только уже

посвященная, сестрица, а таковой весь последний год оставалась только она – Липка.

Так почему же столь необходимый дар для нудящихся от естественной потребности

парней она берегла только для Суховея? Несправедливо! И плевать на то, что он был не

посвященный. Не его вина, что род в походе провел два года.

А она всегда смеялась над Комом, поддразнивала, унижая на глазах дружков. Ком

был готов взять ее уговором, а она воно как – решилась на древний ритуал лишь бы не

принадлежать никому, кроме своего кривобокого.

Злость все сильней разгоралась в Коме: приголубит? Теперь-то почему? Она получила

все что хотела: его, Кома, осмеяли прилюдно, отстегав по голому заду на виду у всего

огнища. При ватажниках, при старчинах, при …

Ком задохнулся от перенесенного унижения. Он никогда и ничего не забывает. Он

еще всем покажет, на что способен! И Ком рванулся из вязкой, все глубже затягивающей

его трясины вслед за неспешно уходящей в черную чащу Липкой.

Он не будет ее окликать. О, нет! Он догонит и молча опрокинет на стылую землю и

возьмет, наконец, то, что она должна была отдать ему уже давно. Он так хочет! И он

знает, что с ней сделает … вот сейчас … только встанет, только вытащит непослушные

ноги из тины и мха … сейчас … сейчас … сейчас…

Его все глубже утаскивало куда-то в бездонную, холодную стынь. Тело съежилось в

болезненных тисках, он проваливался в трясину и не мог уже даже закричать, призывая

на помощь. Тьма непроглядная и жуткая окружила со всех сторон, навалилась

голодным медведем, сжала в громадных лапищах, перекрывая дыхание.

Последнее, что он увидел, было расплывшееся мутное солнце на тусклом небосводе.

Он утонул.

52

Это было странное ощущение, тьма вокруг, ясное сознание и при этом полная

беспомощность. Он не мог пошевелиться, не мог сделать вздоха, не мог даже понять,

что происходит и где он находится. И вдруг он почувствовал, как его кто-то схватил и

тащит куда-то. Ком хотел что-то сказать, выкрикнуть мольбу о помощи, но вдруг понял,

что у него нет рта. Нет рук и ног, его тело тонко и гибко словно стрела.

И как только он осознал себя стрелой, он полетел. Деревья внезапно вставали на его

пути, приближаясь с жуткой стремительностью. Он видел их кривые сучья, крепкие

шершавые стволы, поросшие многолетним мхом. Казалось: еще миг и он врежется в

один из них. Врежется и умрет. Опять.

Ужас, леденящий, сковывающий, выхолаживающий сознание, лишающий воли,

захватил в плен и не отпускал. А полет стремительный и смертельный становился все

быстрей, все резче. Крутые повороты, когда казалось, что уже ничто не спасет от удара.

Внезапное изменение направления, позволяющее избежать рокового столкновения.

Но в какой-то момент Ком вдруг осмыслил, что может управлять своей необыкновенной

поигрой15. Сознательно уклоняться от встающих на его пути необхватных дубов и

кленов.

Восторг! Неописуемый, всепоглощающий, охватил его разум, сосредоточенный на

самом кончике летящей, словно молния стрелы, которой был он сам. Он летел словно

ястреб. Он охотился. Он настигал врага. Страха больше не было. Осталось только

желание поскорее найти того кого он ненавидел, кого хотел уничтожить, с кем хотел

поквитаться за все годы унижения.

И словно по велению на его пути встал Ставр. Он вышел из-за дерева и остановился,

глядя на летящего к нему Кома. Улыбающийся, с обычным прищуром мудрых и все