Славное море. Первая волна

Не прибавив больше ни слова, он отступил назад, продолжая вопросительно смотреть на капитана.

— Как машины? — спросил капитан.

Старший механик снова выступил на полшага вперед.

— Машины в порядке, но два машиниста не стоят вахты.

— В этом районе мелководье, — заговорил старший помощник капитана. — При нашей осадке мы можем разделить судьбу шхуны «Заря».

И он тоже отошел назад, как бы очищая место другим.

— На вахту не хватает штурвального, — доложил штурман.

— Что скажете вы, доктор? — спросил капитан и снова сжал челюсти так, что под кожей, за углами губ, от нижней челюсти к ушам вздулись крутые жгутики.

Доктор опять вытер платком темя и помедлил с ответом. Только он один и мог в этот трудный час позволить себе такую медлительность.

— Из команды восемь человек совершенно не способны нести вахту. Есть такие, которым можно стоять полвахты.

— Все? — спросил капитан.

Старший механик снова выдвинулся вперед.

— Есть в море сейчас кто, кроме нас?

— Суда в море есть, и они готовы идти на помощь, но ближе нас нет никого.

Больше вопросов не было. Капитан сделал по рубке три шага к двери, потом обратно.

Его помощники говорили правду. Долгое отсутствие пресной воды, внезапный шторм тяжело отразились на команде. Часть матросов впервые в море. Не хватает вахтенных в машине, у штурвала. Из палубных матросов на ногах только один Серов.

Шхуна «Заря» в районе полярного мелководья. Корабли с глубокой осадкой там подвергнутся неминуемому риску, и никто не осудит команду «Полярного», если она останется на своем курсе.

Но… в мире существует великое братство советских моряков. И у этого братства есть святой закон: сам погибай, а товарища выручай. Он бросил короткий взгляд на клокочущее море. Там, на юге, может уже смытые волной, взывают о помощи люди.

— Мы идем в район бедствия! — сказал он громко. — Командиров прошу быть на вахтах безотлучно. Свободных от вахты прошу отдыхать.

Это был приказ, и командиры стали расходиться, чтобы занять свои места.

Капитан придержал за рукав выходившего второго помощника и спросил:

— Рулевой безнадежен?

— Не вынес качки. Лежит в постели.

— Переведите к штурвалу матроса Серова, — распорядился капитан.

— Он ведь новичок, Сергей Петрович, — встревожился помощник, — опыта еще нет.

— Научим. У него десять классов, поймет. Главное — он не подвержен морской болезни.

— Хорошо, будет сделано, — сказал штурман. — Я прослежу за Серовым сам.

Все ушли. В штурвальной рубке остались рулевой Юсуп Шалаев, весь слившийся со штурвалом, и капитан, чуть сгорбившийся, с руками, заложенными за спину.

Трудный рейс. Тревожная ночь.

Высокий лоб капитана в глубоких застывших морщинах. Лицо осунулось, широкий подбородок резко заострился, добродушная ямочка на нем исчезла.

Кипит море. Нос корабля то резко вздыбится вверх, то исчезнет в белой пене волн.

Капитан достал трубку, набил ее табаком, но, не разжигая, положил ее обратно в карман. Долгим и тревожным взглядом он впился туда, в острый конец узкой серой шел и, между водой и небом.

— Надо менять курс, — подумал он вслух. Широкие плечи Юсупа заметно вздрогнули, красные от напряжения руки готовно застыли на штурвале.

Капитан сам подошел к штурвалу и легонько потеснил рулевого.

— Дайте, я сам…

…Теплоход будто споткнулся. Наружная стенка левого борта вздрогнула и загудела от удара. Корабль круто завалился набок, потом резко клюнул носом. Под кормой дико завывали обнажившиеся винты. Матросы одновременно заваливаются в своих кроватях, судорожно хватаясь за края заградительных щитков.

Снова корабль, гудя обшивкой, неловко, почти боком вползает на волну и сваливается вниз. При падении корабля вниз у многих нехорошо сосет под ложечкой. Геннадий этого чувства не ощущает, и ему легче. Но и он тревожно отзывается на каждый удар волны. Только стекло иллюминатора и несколько сантиметров железа отделяют их от миллионов тонн сумасшедшей воды. В каюте полумрак. Матросы в полузабытьи. И Геннадий тоже хочет забыться, чтобы не считать долгих предутренних минут, но уснуть он не может. Все вспоминаются тихие пристани Леногорска, твердая земля и цветы по всему берегу. Потом те цветы в руках девушки.

В коридоре слышны чьи-то шаги. Все ближе. Вот они остановились у каюты. Кто-то переступил порог. Уверенная рука стала шарить, ища выключатель. Брызнул свет. Лампочка качалась, и яркий круг от нее метался от одной кровати к другой. Разбуженный светом, застонал Антон Сахно.

Геннадий свесил голову. В дверях стоял боцман.

— Вставай, парень, на вахту надо.

— Моя вахта еще не скоро, — отозвался Геннадий. Он еще думал хоть немного уснуть.

— Точно, не твоя. Теперь твоя вахта у штурвала.

— Я, — изумился Геннадий, — у штурвала? Что-нибудь случилось?

Боцман подошел ближе, зашептал:

— Тонет шхуна «Заря», идем на помощь. Из штурвальных остался один Юсуп, вызывают тебя. Приказ капитана.

Геннадий забыл о вахте. В мозгу одно слово: «Тонут!» Он сам мог утонуть в любую минуту. Это тревожит. Но люди уже тонут, и это страшно.

— Тонет шхуна «Заря»! — почти кричит он на всю каюту.

Когда эти слова проникают в него еще глубже, он кричит еще громче: