Славный дождливый день

И вот он появился из-за угла, свернул в мою сторону. Ай-яй-яй, куда делись его аристократический лоск и былая самоуверенность хозяина жизни? Ныне Зипунов сутулился, напоминая бурую черепаху, потерявшую панцирь. На его поредевшую шевелюру и плечи сыпался тополиный пух, точно снег посреди лета, специально на его голову. Я подумал, что и служит бывший хирург скромным санитарным врачом, и все же малость оробел, зачем-то полез в карман пиджака, наткнулся на что-то мягкое и вытащил пачку индийского чая и некоторое время таращил глаза на свою неожиданную находку. А потом догадался что к чему. Наверное, прежде чем отправиться в путешествие, я жевал сухой чай, глушил винное амбре, соображал, значит.

Это открытие придало мне куража, и, когда Зипунов поравнялся с моей засадой, я вышел из-за дерева, подняв указательный палец на манер ковбойского «Смита и Вессона».

— Стойте!

— А, это вы, — буднично пробормотал Зипунов, словно мы расстались вчера.

— Или вы отвечаете… не сходя с места… на мой жгучий вопрос или я делаю пиф-паф!

— Неужели у вас еще остались вопросы? По-моему, вы тогда добились своего? — вяло удивился бывший хирург.

Так и есть: он и впрямь считал меня серым кардиналом, будто бы за Бузулевой стоял я, дергал ниточки событий.

— Да, кое-что для меня и сегодня загадка, — начал я, собравшись с духом. — Вы грозились некими разоблачениями, если я не отступлюсь от вас.

— Разве?.. Впрочем, что-то припоминаю… Да, да вы пили… пили по-черному. Как говорили в мои студенческие времена, пили «до протокола», — сказал он без намека на шутку. — И я хотел воспользоваться… этим.

— Однако не воспользовались. Почему?.. Предупреждаю сразу: в жалость не верю.

— Да, я был не из мягких. А вот почему?.. Не помню… Хотя… кажется… вроде бы я держал эту меру про запас. — Его глаза ожили, молодо блеснули. — Месть ничего не меняла. От приговора все равно не уйдешь, но потом вы могли пригодиться.

— А именно?

— Не знаю. Возможно, вашими старыми связями в московских газетах. Вы меня боялись, иначе бы не прятались за других. Точно, боялись, — повторил он, гордясь. — Я бы вас подверг шантажу… Но почему не подверг? — Он потер висок и виновато признался: — Представьте, я там опустился… Думал, готов ко всему, а вышло: не готов… И опустился, потерял интерес к себе… ко всему… Правда забавно?

Я промолчал. Жадно ловил каждое его слово. Его взгляд снова потух.

— К тому же вы, наверное, бросили пить. После такого урока, — сказал он равнодушно. — Хотя… Зипунов уставился на мое лицо и раздул, принюхиваясь, ноздри, но тут же оставил это занятие, я был ему безразличен.

— Надеюсь у вас все, — утвердительно пробормотал падший хирург и, не прощаясь, ушел в свой подъезд.

«Ты свободен! — известил я себя. — Ты сам себе хозяин! Теперь ты можешь уехать куда пожелает душа, и там никто ничего не будет знать, начнешь жизнь словно заново. Ступай, скажи это Николаю. Пусть для молодежных дерзаний поищет кого-нибудь еще. А я, мол, тю-тю».

И я, точно и вовсе спятил, отправился на студию, где мне совсем уж не следовало казать нос, «под газом». Но, поди же, сумел взгромоздить свою тушу на бетонный забор и с грохотом, стоном рухнул на зады студийной территории, за гаражом, едва не пришиб мальчонку, гонявшего футбольный мяч. Малыш, сын нашей буфетчицы, изумленно разинул рот. Я шепнул:

— Тсс… Я играю.

— В «будто вы только проснулись»? — живо подхватил мальчик.

— С чего ты взял?

— У вас на голове перья! — пояснил он, ликуя. — От подушки!

Я махнул ладонью по темени, к ногам полетел серый тополиный пух. Все-таки мы с Зипуновым жили под единым небом.

— Молодец, мальчик!

Я, пригибаясь, стараясь ужаться в размерах, пересек рысью голый асфальтовый двор, отделявший меня от здания студии, юркнул, если это понятие сообразуется с моей массой, в двери черного хода, а там, хоронясь за каждым выступом, точно герой приключенческого фильма, пробрался узкой лестницей на второй этаж.

Мне повезло, пока я путешествовал, рабочий день истек, и студийный народ разбежался по домам, остались те, кто занят в вечерних передачах. Я крался мимо редакционных комнат, опасаясь попасть оставшимся на глаза, но двери, словно застывшие часовые, охраняли безлюдье. И только за одной слышались голоса, видно, главный редактор наставлял дежурного редактора. Я бегом, на цыпочках, выжимая из паркета почти зубовный скрежет, преодолел опасную зону и, повернув за угол, очутился перед распахнутой дверью. Она вела в аппаратную. Здесь тоже не было ни души. Но экраны мониторов жили, голубовато светились, на одном из них вихрастый помощник режиссера усаживал за столик актера, элегантно одетого мужчину с грубоватым лицом. Звук был отключен, и вихрастый, и выступающий беззвучно шевелили губами. Я приблизился к пульту, подо мной за стеклянной стеной сияла огнями большая студия. Внизу, у правой стены, Николай что-то втолковывал приме областного драмтеатра Мурашовой, размахивал руками и, кого-то изображая, привстал на носки. Тут же у камеры возился оператор.

Я перевел на пульте тумблер связи, и в аппаратную ворвался возбужденный голос Николая: