Славный дождливый день

— Скорей рожайте своих, — посоветовал я, переводя дух. — Не успеете оглянуться, и пройдет ваше время.

Женя вздохнула и посмотрела туда, где остался Андрей. Он сидел на прежнем месте и, опустив голову, пересыпал из ладони в ладонь песок, словно взвешивал свои «за» и «против». Игры под солнцем, у воды поглотили все наше внимание. А мой молодой приятель, ее супруг, между тем замышлял витиеватую психологическую операцию. Он кинулся в нее, очертя голову, а мы спохватились, когда дело уже катилось под гору, набирая скорость и вес.

Вернувшись к себе, я покопался в бумагах, отрыл видавший виды мятый блокнот, с которым ходил в вытрезвитель, и, полистав исписанные страницы, нашел домашний адрес Юрия Геннадиевича Квасова.

Дверь отворила старуха, тучная, словно из расплывшегося теста, с белым, мучным каким-то, неопределенным лицом. Она сощурила близорукие голубые глазки под бесцветными черточками бровей, питалась узнать во мне знакомого ей человека.

— Петька, что ль? Нинкин сын? — спросила она и, не дожидаясь меня, сама же ответила: — Нет, не Петька. Тот черный, в Ивана.

— Я к Юрию Геннадиевичу, — помог я старухе, избавил от умственной работы.

— И хорошо! — обрадовалась она, всплеснула мягкими большими руками. — А то умаялась я… Дай, говорит, ему …этот… — старуха стыдливо хмыкнула, — скипетр. А где его взять?.. Да ты не бойся, проходи.

Я вступил в полумрак коммунального коридора, остановился, давая привыкнуть глазам.

— Вон его дверь, — заговорщицки шепнула старуха, смелость из нее точно выдуло сквозняком.

— Эта? — Я указал на крайнюю дверь.

— Она, она. — Старуха, переваливаясь утицей с боку на бок, отступила, укрылась в непроглядной черноте угла.

И вдруг крайняя дверь распахнулась, и на пороге, в прямоугольнике дневного света возник голый по пояс мужчина в полосатых пижамных штанах. Он был высок и худ, на боках обручами выпирали ребра. И нос его был длинен, и само лицо под желтым шалашом прямых волос. Он загородил вход в комнату и высокомерно предупредил:

— Я последний Рюрикович! Мы — Квасовы!

Из угла донеслось шумное взволнованное дыхание старухи.

— Ошибаетесь! Вы не последний. Я тоже Рюрикович, — возразил я после некоторого колебания.

— Ну да? — не поверил Квасов. — Из каких же тогда будете?

Я вспомнил известную оперу и назвался:

— Собакины мы!

Он, несомненно, подумал о той же опере и растерялся:

— И впрямь были такие.

Квасов открыл дорогу, и я беспрепятственно прошел в комнату, ставшую ареной длительного запоя. На столе, на полу, возле антисанитарной кровати трупами валялись пустые бутылки, огрызки яблок, еще чего-то, чью личность можно было установить лишь с помощью экспертизы, и банки из-под килек в томате.

— Как же быть теперь? — расстроился хозяин комнаты, войдя следом за мной.

— А что вас собственно беспокоит? Один Рюрикович? Два? Какая разница? — спросил я, подавая пример беззаботного отношения к жизни.

— Не скажите. Разница ой-ей-ей! Раньше всем, — он изобразил руками-граблями объемистый шар, имея в виду огромную страну от Арктики до Китая, от Польши до тихоокеанских пучин, — всем этим владел я один, — смущенно признался Квасов. — А ныне нас двое. Вот я и говорю: как быть?

— Ах, вы об этом, — произнес я небрежно. — Поделим! Вы согласны?

— Куда ж деться, — обреченно пробормотал Квасов.

Мы сгребли объедки и грязные стаканы на край стола. Я взял с подоконника старый номер спортивной газеты, расстелил на столе и, достав из кармана авторучку, нарисовал во весь разворот контуры великой державы. Граница раздела пролегла по Уральскому хребту.

— Выбирайте! — предложил я благородно.

Кусков, не раздумывая, позарился на большую, азиатскую часть. Я скромно взял под свою высокую руку европейский остаток страны. И тут мой партнер что-то заподозрил, низко наклонился над газетой и, почти касаясь носом, ревниво осмотрел мой удел. Наверно, перед его замутненным мысленным взором, искажаясь, однако не теряя красы, проплыли картины давно обжитой земли, старые города, памятники культуры и, может, курорты Сочи. Он понял, что продешевил, обескураженно поскреб затылок и попросил:

— Отдайте мне Майкоп!

— С какой стати? Да еще и Майкоп? — спросил я холодно.

Ой помялся и сказал:

— У меня там знакомая продавщица.

— Добро. Я отдам. Если расскажете взамен, за что вы так не любите Сараева?

В его омутах-глазах промелькнула вполне трезвая мысль.

— Не люблю? Его? Да никогда в жизни!.. Я и не знаю такого. И слыхать не слыхал! О таком.

— Значит, сделка не состоялась. Привет от продавщицы! — Я сделал вид, будто ухожу.

— Ээ… погодите!

Трезвая мысль погасла, его зрачки снова затянуло глухой бурой топью.

— А скажу, он мой? Майкоп?

— Вместе с торговой сетью!