Славный мальчишка

приземляется, дверца космического корабля распахивается, и на площадку выходит… Румен. Весь космодром поет, ликует, приветствуя космонавта. Славный мальчишка едва сдерживает улыбку. Мать плачет и едва держится на ногах. Потом она вдруг бросается к нему… Бабушка Катина… Венци мчится к нему впереди всех и что-то кричит. Нет, нет! Венци тоже выходит из космического корабля. Бежит вовсе не Венци, а Гога. Фотоаппарат болтается у него на шее, в руках сверкает новехонькая кинокамера. «Пожалуйста, интервью! Сенсация! Дам экстренный выпуск газеты!» А кругом люди, много людей — и все поют…

Жюль Верн, или точнее учитель товарищ Пиперов, шел между рядами парт и дирижировал, широко размахивая камертоном. Он заметил, что Румен с отсутствующим видом уставился в тетрадку. Да и сидит странно — словно мумия. «Ну и паршивец! Наверное, опять решает задачки по арифметике» — подумал учитель и, сделав вид, что ничего не замечает, незаметно стал приближаться к парте славного мальчишки. Заглянул через плечо. Перед Руменом на нотном листе были изображены готовые к старту три ракеты. Жюль Верн не оправдал своего прозвища. Для его воображения ракеты эти были всего лишь прозаическими чертежами — цилиндрами, конусами. «Ага, это не арифметика, а геометрия! Я так и знал!» Учитель артистично скрестил руки и песня смолкла. Тогда он изящно и расчетливо стукнул Румена камертоном по размечтавшейся голове. Румен вскочил, как автомат, и в полной тишине класса издал замысловатый звук:

— Ля-а-а-а!

Грянул смех. Да такой, что потом, в перерыве, вся школа сбежалась узнать, в чем дело. Даже сам Жюль Верн не сдержался — рассмеялся. Но тут же сделал серьезное лицо. Потому что учитель.

— Тихо! Успокойтесь, дети!

Он взял тетрадку Румена и помахал ею над головой. На беду, из нее посыпались маленькие листки бумаги, и один из них упал на голову учителю.

— Видите, чем он занимается? — обратился товарищ Пиперов к ученикам и, поворачиваясь во все стороны, показывал тетрадку. — А что, что, что я вам говорил на первом же уроке, когда пришел в ваш класс? Кто скажет? Сашко.

— Вы, товарищ Пиперов, нам тогда сказали: кто внимателен на уроке пения, тот уже… тот уже на восемьдесят процентов человек музыкальный.

— Да-а, верно. А еще что? Что еще?

— Вы сказали еще…

— Данче.

Данче встала и пожала плечами.

— Лиляна.

— Вы сказали, что пение — это такой же важный предмет как арифметика, физика, история…

— Достаточно. Правильно. И что еще? Марин.

— И как география! — грянул тот с чувством, будто открывал Америку.

— Достаточно.

— Я скажу, товарищ Пиперов! — тянул руку Сашко, все еще продолжая стоять.

Румен хряснул бы его по физиономии, но Сашко был далеко — через две парты. Весь класс давно уже догадался, что именно хочет услышать учитель, и потому все молчали. Надеялись, что добрый Пиперов успокоится, забудет о той фразе, и для Румена все обойдется благополучно.

— Вы нам еще говорили, — начал Сашко, боясь как бы его не опередили, — говорили, что можете простить все, но…

— Но… — эхом отозвалось в затихшем классе.

— Но только не занятия на уроках пения…

— Чем?

— Посторонними делами, товарищ Пиперов! Например, выполнением домашних заданий… — выкрикнул Марин.

— Вот именно! Молодец, Марин! А почему?

— Потому, товарищ Пиперов… — торопился Сашко.

Но Жюль Верн прервал его.

— Потому что… Садитесь все! Потому что, кто занимается посторонними делами, не относящимися к музыке, тот все равно что пропускает урок. И кроме замечания в дневник, тот получает также непростительный… прогул. Не-про-сти-тель-ный! Румен, дай дневник.

Он тряхнул головой, и листок бумажки в его волосах поднялся дыбом. Славный мальчишка с ужасом почувствовал подземные толчки: весь класс вот-вот готов был извергнуться новым хохотом. Тогда Пиперов разозлится еще больше… И Румен стал торопливо, лихорадочно рыться в портфеле. Он хотел опередить взрыв смеха… Дневника не было! Не было и все тут.

— Что за смех? Что тут смешного? Рашко, ты чего гогочешь?

Рашко вскочил, но молчал.

— Иван? Пламен? Молчите! Почему? Скажите мне — и я посмеюсь вместе с вами. Эвелина!

— Извините, товарищ Пиперов, но у вас на голове пляшет листок бумажки. Нет, не там. На самой макушке…

— Достаточно! Правильно! Дай свой дневник! Впрочем, не надо. Спасибо! Садись.

Учитель снял с головы листок бумажки и внимательно посмотрел на него.

— Ага, формулы! Шпаргалка? Значит, списываем? Ты что же это, Румен, думаешь, что если ты в школьном оркестре ударник, то можешь греметь тарелками как вздумается? Давай сюда дневник!

— Нет у меня дневника. Забыл дома! — глухо выдавил Румен.

— Еще лучше! Пусть завтра же мать придет в школу.

— Товарищ Пиперов, позвольте я в перерыв сбегаю за дневником. Ну, пожалуйста…

Допустить, чтобы пришла мать? Нет уж! Она сразу же спросит, как у него дела с игрой на скрипке и… крышка!

— Румен, вот твой дневник! Он упал на пол, под парту. Возьми! — выкрикнула Лиляна, соседка по парте.

Из двух зол меньшее — это праздник. От радости Румен посветлел и торопливо подал дневник учителю. «Потом дам его на подпись папе. Он немного поругает, но…»