Славута и окрестности

Ну, я и поплёлся во двор. И только сошёл с крыльца, как зацепил миску Айка. Айк — это бабкина собака — молодой совсем и пока ещё небольшой кобель неизвестной породы. Бабка говорит, что это знаменитая «мексиканская голая», но я так думаю, что в предках у этого урода побывали все окрестные собаки и даже койоты — уж больно он страшненький. Я сразу спросил у бабки: почему Айк? Уж не Эйзенхауэр ли имелся ввиду? Но она только хмыкнула и не ответила. Я с ним вроде с первого дня сдружился, подкармливал, хоть собак не слишком люблю, и что ему сейчас в дурную голову взбрело — не знаю. Может, решил, что я его миску с едой забрать хочу — на косточки свежие покушаюсь, да только кинулся он на меня молча и вцепился в ногу пониже колена. Хорошо ещё, что с утра, когда я выезжал, прохладно было, и одел я плотные джинсы, а не шорты, как обычно. Так что прокусить штанину Айк не смог — щенок ещё — но синяк здоровенный у меня там будет точно. Я заорал, тряхнул ногой и отшвырнул его в сторону. Он не бросился снова, а зарычал, забился в угол между крыльцом и домом, и затаился там. И тут из дома выскочила бабка. Быстро осмотрела мою ногу, успокоилась. Потом взяла палку из связки, заготовленную на подпорки под ветки, и протянула мне:

— Один раз, но крепко, что б почувствовал.

Я взял палку. Айк смотрел на меня из угла, уже не рыча, а так, тихо взрыкивая, чуть ли не поскуливая. Я сделал шаг к нему — он отпрянул ещё глубже, пытаясь вжаться в этот угол, сжаться в комок. Он понимал, что натворил что-то и ждал расплаты. И я не смог.

— Не хочу.

Она взяла палку у меня из рук, внимательно так посмотрела мне в глаза, наклонив голову, и внятно, чётко, разделяя слова, сказала:

— Джош. Он должен знать, кто хозяин. И он должен понимать, что ни один его выпад — ни один — не останется безнаказанным. Если ему хоть раз что-то сойдёт с рук — он повторит это снова. Только неизбежность, неотвратимость наказания может остановить — что собаку, что человека. Запомни это.

Я стоял столбом, не шевелясь и ничего не отвечая. Замер, даже про боль в ноге забыл, а она шагнула вперёд и врезала бедному Айку по хребту. Не размахиваясь, резко и хлёстко, так что он взвизгнул, заскулил, но не бросился на неё, а ещё глубже вжался, забился в угол. Потом бросила палку и молча ушла в дом. Я смотрел, застыв — и ничего не понимал. Это были не её слова. «Неизбежность, неотвратимость» — так не говорят на Аризонском ранчо. Это язык другого мира: книжный язык. А вот книг в доме я что-то пока не видел. Журналы всякие, да, лежат на столике возле телевизора, ещё старые рекламные буклеты, каталоги — но эти слова не оттуда. Вот палка — это было понятно, остальное — нет.

3