След

Знает он вину за собой. Знает, да никому в той вине не сознается. Да не вина - беда! Знать, то следствие того подлого тверского удара, когда на Клязьме кистенём ему промеж ног заехали. Жилу ли какую тверич тот перебил, иное ли что порушил? Да, как и не перебить, если чуть не месяц Юрий кровью мочился и ходил враскоряку. Ан пойди, пройди прямо-то, когда промеж ног будто котёл с кипятком. Ан и кровь вылилась, и опухлость прошла. И вот что примечательно: сам-то после того ещё пуще в похоти утвердился, как самшитовый стал! Однако семя, что ли, не животворяще в нём стало?

Ить ради одной любознательности, сколь баб Юрий не обиходил потом, а так ни одна и не понесла от него! Нарочно за тем следил! Вон беда-то какая! Так что, не Кончакино лоно с изъянцем, а он сух, аки древо без корней… Как та смоковница бесплодная!

«Ибо, сказано: кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет…» И вновь мерещится бабий голос: «И следа не оставишь!..»

«А то ли не след, что живу? Да прочь ты пошла, неладная!» Ан все с ума стара песня нейдёт:

«Придано-ти висит в клети,
На грядочке.
Молода-худа жена
На ручке лежит.
На ручке лежит,
Целовать велит!
А целовать-ти её, братцы, не хо-о-о-о-о-тца!»

- А Михаилу-то не жить! - вдруг вслух во тьму произносит Юрий, будто наново решая то, что уж давно решено.

- Что, Юри? - послушно откликается Агафья-Кончака.

- Будет след, говорю!

- Будет, Юри! - согласно обещает она и тянется к нему с новой лаской.

Но он уж спит спокойным сном человека, который знает, зачем пришёл топтать эту землю.

Глава шестая

Зима в одна тысяча триста семнадцатом году выдалась холодной и снежной.

По Волге, намертво скованной льдом, а и по-над Волгой, и по занесённым метелью дорогам, и по заснеженной целине, наново торя путь к Твери, широко и медленно движется растянувшееся на многие версты огромное войско. Кого только не увидишь в том войске! Здесь и суздальцы, и юрьевцы, и ростовцы, и переяславцы, и Борискины нижегородцы, разумеется, и московская рать, и иные есть прочие, но главное-то - татар невиданно! Шутка ли, конница трёх ханских послов, именами Кавгадый, Астрабыл и Острева, совокуплена под единым началом великого князя Юрия Даниловича Московского!

Никогда - ни до, ни после - Юрий не чувствовал своего величия и могущества так, как теперь! Да ведь никогда и не обладал он таким могуществом! Вот она, великая, непомерная власть! Это не на худой Москве на Ваньку ногами топать - тот хоть и зажмурится, ан все одно на своё повернёт; это не на Ярославовом Дворище без особого проку задом княжий столец попирать - ты пред самовольными новгородцами делаешь вид, будто бы ими правишь, а они, знай себе на уме, творят, что им надобно, да тоже прикидываются, будто бы и впрямь по твоей воле живут.

Но это допрежь было! А ну, попробуй теперь кто перечить! Ну, встань на пути хоть Рязань, хоть тот же Великий Новгород! Вот то-то! Взгляни, батюшка, с Небес своих на меня, возрадуйся сыну! Как и загадывал, достиг и недостижимого - вон она Русь, сама под ноги стелется!

То, что случилось в Орде, было так стремительно и внезапно, что порой казалось Юрию сном, который непременно прервётся ознобом и горечью похмельного пробуждения. Как ни была непререкаема ханская воля, как ни был велик страх пред татарами, однако опасался Юрий, что не примет его Русь, возмутится насилием над её законами, в конце концов, над самим Господним благоволением, коим и поднялся над Русью Михаил Ярославич. Впрочем, на то, чтобы подавить любое возмущение, и дано было Юрию изрядное войско аж трёх бекнойонов. Но явь на Руси оказалась ещё чудесней ордынского сна! Склонилась Русь, смиренно приняла его волю!

Конечно, разные города наразно встречали нового великого князя, но то уж было вовсе не важно - будет время припомнить: кто и как низко кланялся, а кто шею гнул, скрипя зубом.

«Ништо, и те владимирцы зубы-то скрошут, ещё приползут на коленках! Вон Кострома-то, на что уж Твери держалась, а и она ныне идёт громить Михаила!»

Да и не суть в городищах отдельных, много их на Руси, все-то, поди, и за жизнь навестить не успеешь, но в том суть, что ныне сама русская жизнь в руках Юрия. Жизнь и смерть! Есть ли выше власть на земле, чем власть над жизнью и смертью?

Лишь теперь Юрий вполне осознал полноту этой власти, и осознание её беспредельности наполняло его пьянящим восторгом. Он даже внешне преобразился, вот уж истинно стал красив той внезапной и разящей красотой, какой осеняется человек в звёздный час его высших свершений.

К тому же и бармы великокняжеские на плечах сильно его личили. Впрочем, об этом уж и говорить нечего - царёво-то достоинство (да и не только царёво, а мало-мальская власть одного человека над многими) и низкому даёт рост, и брюхатому - стать, и лысому - кудрю, и бородавчатому - гладку кожу, и уроду - орлиный взор, да и всякому убогому - восхваления.