След

Жарка перина у боярина Коровы, отцова милостника, поди чижовым пухом набита. Наволочки камчатые, шиты золотом. Одеяльце соболем подбито. И всё цвета червленного, словно кровь. Зело разжился боярин, коли в таких постелях почивает на обыденку. Или княжичу лучшее велел постелить?

В первый раз Юрий в гости к Корове нагрянул, да и то ненароком. Вчера, как чудь-то «покрестили», двинулись по Ердани и спустя совсем малое время (знать, от Гжели-то по бору в верном направлении плутали) вышли на Коломенскую дорогу. Повернули к Москве, да уж затемно было, вот и заночевали в первом селе, попавшемся на пути. То как раз и оказалось загородное сельцо Ивана Коровы, известного на Москве богатея.

Носом дышать - воздух знобкий. Выстудилась за ночь горняя повалушка, а с утра не протопили ещё, рано, знать. Кой бес в такую рань побудил? Эвона почему бесы-то на груди спросонья почудились - соболье-то одеяльце хоть и легко, а словно медведь душит.

Юрий откинул соболей, воздух коснулся груди. А легче не стало. Вон что: сбоку девка к нему приладилась, пышет жаром, как устье у печки, да ногу ещё на него взметнула - ишь, как боярыня!

Юрий скинул с себя девичью ногу, поднялся, в темноте прошёл за опону, огораживающую угол, наугад нащупал лохань, справил малую нужду и, не кликая своего постельничего Федьку Мину, который дрыхнул поди где-то неподалёку, нашарил свой походный узкогорлый куманец-водолей. Вода в куманце за ночь заледенела, пришлось пальцем протыкать льдистую плёнку. Два раза плеснёшь такой водицей в лицо, в третий уже не захочется!

Из-за опоны Юрий вышел готовым к новому дол тому дню и К новым подвигам.

Недавно пришла на Москву от болгаров, переложенная с греческого, прямо-таки баснословная повесть об императоре полумира Александре Македонском. Так вот, как Юрий прочитал ту книгу (да и не раз перечитывал-то!), так и сам с тех пор жил на подвиг !

Случая только покуда не предоставлялось достойного - батюшка воли на войну не давал. Вот и приходилось от безвременья то на Москве мало-мало озорничать, то татей гонять по лесам, то зверовые ловы чинить, а то и чудь «крестить»... Но разве для баловства явился в мир Юрий?

«Да ить у Александра-то, того царя Македонского, отец как раз помер, когда ему восемнадцать исполнилось, как и мне! - пришло на ум Юрию. - Так в той книге и писано. С того он и начал мир покорять! Да!.. А отца-то у него отравили, сказывают, - неожиданно подумал он и тут же совершенно некстати, а даже и к стыду своему вспомнил давешний сон, в котором батюшка то ли жив был, то ли нет. - Тьфу ты! Вот привязался, сон какой окаянный!..»

В повалушке по-прежнему было темно. Юрий не увидел, а скорей догадался, что девушка проснулась и смотрит теперь на него.

Вчера он с ней не больно ласков-то был. Как приехали к боярину Корове, велел девку чудскую в мыльню свести, а после от лишних глаз отправил её сюда, в повалушку, постелю ему греть, покамест сам он в боярской горнице пир правил. Корова тоже оказался хлебосол знатный. Из-за стола Юрий еле выбрался без чужой помощи. А уж в горнюю повалушку его Федька свёл.

Как ни хмелён был Юрий, однако не устоял перед чудской красавицей. Обволокла она его непокорными, злыми глазищами, в которых множился свет масляных плошек. Потонул, запутался Юрий в медвяных её волосах. Правда, на ласку-то ни времени, ни охоты не было, помнил, как тискал упругие, высокие груди и все дивился их белизне, помнил, как туго и властно входил в её лоно, как змеёй извивалась она под ним, то ли пособляя, то ли сопротивляясь. Девица-то оказалась без порчи.

Словом, взял он её! Хоть сквозь хмель помнил, что соитие то особого удовольствия ему не принесло: не ощутил он в девке того жара, который таился в её глазах. А может, и был жар, да весь ушёл на противление ему? А может, обманны её глаза? Бывают девки: взглянут, как обожгут, а в постеле-то сырой колодой лежат. А может, и сам он, навалившись накоротко, жара того не успел почуять, а дале-то неколи было расчухивать - после пира да долгого дня заснул сразу же.

- Чего смотришь-то? Али видишь чего? - спросил Юрий хмуро.

- Все вижу, - ответила девушка.

- Все? - произнёс удивлённо Юрий. - Так ни зги не видать!

- А разве нужны глаза для того, чтобы суть видеть?

- Али не нужны? - усмехнулся Юрий.

- Глазами лес видишь, небо, огонь, мамку с тятькой, желанного… то, что любо, глазами видишь.

- А что не любо?

- А что не любо, нечего на то и глазами глядеть, - уклончиво ответила она. Да добавила: - То, что не любо, сердцем ведаешь.

- Ага, - засмеялся Юрий, - вот и выходит, что ты арабуйка[45] чудская. Гляди, как прикажу пытать-то тебя, - шутливо пригрозил он.

Даже от шутейной такой угрозы можно было затрепетать. Прослыть арабуйкой, чаровницей, зелейщицей, что из трав и кореньев зелья варит, ведуньей, ворожеёй, колдуньей - словом, прослыть лихой бабой, было все одно, что смерть на себя накликать.