След белой ведьмы

– У Пашеньки-то матери с отцом не осталось – вот она и уехала родного села. Поначалу в Екатеринбурге недели две кантовалась, бродяжничала. Стало быть, тогда она с теми людьми знакомство и свела? Но Паша о том времени не любила говорить, а я и не настаивала.

Алекс так вжился в роль сыщика, что даже записывал сказанное Ульяной в маленькую записную книжку. Для Кошкина, должно быть.

А потом, как стало ясно, что более Ульяна ничего о Паше Денисовой сказать не может, Алекс вдруг коротко взглянул на Лизу. И у нее перехватило дыхание, когда он спросил у Ульяны именно то, что не решалась спросить она сама.

– Ульяна Павловна, вы должны рассказать все, что знаете о Маше. Даже то, что не считаете важным. Ведь… Маша вам не родная дочь, так?

Ульяна разом поджала губы. Долго смотрела в пол и молчала. Лиза и сама перестала дышать, пока не услышала снова ее голос. Вдруг изменившийся, глухой:

– Не родная.

– А настоящая мать? – продолжал расспрашивать Алекс. – Что вы о ней знаете?

– Настоящая… – Ульяна подняла голову и хмуро, сурово поглядела на Лизу. – Настоящая вот на нее была похожа. Беленькая такая же, заносчивая. Моя-то родная дочка в тот год померла от оспы проклятой. Родители и того раньше. А мужа уж два года, как на рудниках завалило. Одна я осталась. Соседка и подбила меня горничной в богатый дом пойти. Дача у них, у Кулагиных, на Шарташском озере стоит: все знали, что хозяйка на лето приехала, что в тягости, и что новую прислугу ищет. Я и напросилась. Думала, откажут – а они приняли. Я девочку-то свою покойную от груди не отлучала – кормилицей, мол, стала бы, как дите родится. Да и на руку им, что я одна-одинешенька, судачить о них не стану… Хозяек-то двое оказалось: городского головы жена, Анна Даниловна, да сестра ее, Аглая Даниловна, девица незамужняя. Как поселились, так они первым делом прежнюю прислугу всю разогнали. Меня приняли с условием, что при них буду жить, да домой не ездить. Еще раз в пяток дней мужик из деревни приходил – за домом глядеть, да тяжелую работу делать. А так я все сама. Тихо они жили, никого не принимали… только меж собою ругались все.

Лиза насторожилась.

– Анна Даниловна, городского головы жена, особенно шумела да хлопот мне доставляла. Все рыдала беспрестанно да твердила, что любит, мол, кого-то, да, как дите родится, – к нему уедет. Ей-богу я нарочно не слушала – но дом-то небольшой, не спрячешься. Из разговоров я и поняла, что у жены головы городского полюбовник имеется. В городе али еще где – словом, не близко. А у того вроде как и жена, и детки есть – а ей все нипочем! Как заведенная твердила, что к нему уедет. То ребеночка своего грозилась в приют подбросить, то рыдала, что кровиночка ее единственная, никому его не отдаст. Шумела, словом, все время. Вторая-то, Аглая Даниловна, уж не знала, как и унять ее. А роды принимать дохтур земской приехал. Девочка раньше сроку родилась, слабенькая совсем, чуть живая. Слава Богу, обошлось все. Написали они мужу роженицы, да и та вроде угомонилась, к груди дитенка приложила… А вечером я к ней захожу – глядь, подушку она в матрас вжимает. А под ним… под ним девочка ее, моя Машенька. Удушить хотела. Я бороться с нею стала, потом и сестрица ее на подмогу пришла… спасли девочку с Божьей помощью. А муж ее все не едет да не едет! Добираться на дачу ихову долго, трудно, а тут как на грех гроза разразилась еще…

Уж ночь стояла, когда ко мне в коморку Аглая Даниловна заглянула. Младенца мне в руки сунула и денег дала. И золотом, и ассигнациями… немало дала. И велела мне сей же час уходить да младенца с собою унести – пока мать ее буйная уснула. Обещалась найти меня вскорости да решить, что делать. Я и уехала, спорить не стала. Не знаю, что там дальше было, в том доме проклятом – и знать не желаю. Машенька моя дочь, моя!..

– Так Аглая Даниловна нашла вас после? – спросил Алекс, деликатно предложив женщине свой платок.

– Нет, – Ульяна опять хмуро глянула на Лизу, прежде чем ответить. – Я-то долго ждала: чуть половица где скрипнет – вздрагивала. Думала, отдать Машеньку придется. Боялась. Потом уж, год али два спустя, узнала, что Анна-то Даниловна и впрямь мужа бросила да уехала к полюбовнику своему. И поделом. Девочку я Машенькой крестила. Поначалу прятала ото всех, соседей сторонилась, боялась что прознают. Но шила-то в мешке не утаишь – увидели они, конечно, Машеньку. Сразу и решили, что родная она мне. Осуждали, мол, прижила во грехе. Еще и потому нас в том поселке невзлюбили… Здесь-то полегче стало: вдова с дитем, да и весь разговор.

За все то время, что они с Алексом пробыли у Ульяны, Лиза так и не задала ей ни единого вопроса. Не смогла. Сперва ей казалось это неуместным, потом мелким и ненужным – а потом Лиза поняла, что ей ужасно страшно спрашивать. Потому что она боялась услышать все то, что в итоге и услышала…

Она вовсе не помнила, как покинула дом Ульяны, как Алекс помог ей устроиться в санях – и только какой-то его вопрос, которого она тоже не слышала, заставил ее опомниться.

– Я не верю ей, – не к месту, но спокойно и жестко произнесла тогда Лиза.