След черного волка

Будто в старинном сказе, они с Лютомером много лет жили в лесу, не желая знать человеческого мира. Как будто для них двоих продолжались те дремучие века, когда братья брали жен в своем роду, а чужих не считали за настоящих людей. Но жизнь, как река, не стоит на месте и движется вперед, хочешь ты того или нет. И как воды реки не остаются теми же самыми даже мгновения, так и жизнь не может все время оставаться прежней. Каждый день – уже другой, потому что сам ты другой, и люди вокруг тебя другие, хоть и те же самые. Все живое может либо расти, либо увядать. И горше всего увянуть, не достигнув расцвета и не принеся плода. Они с Лютомером слишком живые, чтобы стать пустоцветами. Они набирались сил в темноте своего леса, как зерно под землей, но теперь у каждого своя дорога. Лютава не сомневалась, что поход пройдет удачно и Лютомер привезет себе жену – деву‑лебедь, княгиню Семиславу. Ту, что достойна его. С ней он окончательно выйдет из леса в поле, из волка станет человеком, отцом, князем…

Сейчас они в последний раз стояли вдвоем, здесь, на рассвете, у текучей воды. Отсюда их пути лежали в разные стороны: ему вниз по Оке, а ей – вверх. Общего дома и общей семьи у них больше не будет: ни на Волчьем острове, ни в Ратиславле. Но разве не всякие сестры и братья переживают то же? Зерна покидают материнский колос, чтобы дать жизнь новым колосьям, птенцы вылетают из материнского гнезда, чтобы свить свои гнезда…

И хотя они оба понимали необходимость этой разлуки, понимание не облегчало тяжести на сердце. Лютава не шевелилась, но из‑под ее опущенных век текли слезы, прочерчивая на щеках обжигающе горячие дорожки…

Лютомер погладил ее по спине. Он собирался в поход, надеясь вырвать у судьбы свое человеческое счастье, но мечтам об этом кое‑что мешало. Он не говорил об этом Лютаве, но замечал, что полоса волчьей шерсти у нее на спине становится шире. За минувшие дней десять она разрослась ненамного – на ширину пальца в обе стороны от хребта. Но чутье оборотня подсказывало Лютомеру: серая шерсть будет расти и дальше. Пока не займет целиком спину, а потом и все тело. Та Сторона властно заявила права на его сестру – нельзя вечно бегать вдоль края бездны, рано или поздно упадешь. И если облачный колодец не излечит Лютаву или не укажет средства вернуться в человеческий мир, им все же придется уйти в лес. Вдвоем, ибо он ни за что не бросит свою «хромую волчицу». Сколько бы лебединых дев ни манило его белыми руками в солнечный свет…

* * *

И другая дева в это время готовилась навсегда оставить прошлое позади.

В ельнике стояла тьма, лишь звезды перемигивались где‑то в вышине. Старуха Полазка – жрица Марены, постоянно жившая при Пекельном Кругу – уже давно похрапывала на своей лавке. Семислава думала было набросить на нее сонные чары, но не решилась: старуха была достаточно сильна и могла учуять ворожбу. Поэтому просто выждала, не смыкая глаз, до самого глухого часа.

Потом неслышно встала, надела поневу, обулась и набросила шерстяную свиту. Ее короб уже стоял возле лавки: она тайком собрала свои немногочисленные пожитки.

За эти долгие дни Семислава так хорошо изучила тесную избушку, что легко прошла по ней в полной темноте, ничего не задев. Дверь она смазала заранее.

Снаружи было чуть светлее – над вершинами ельника прогуливалась полная луна. Свежий воздух летней ночи приободрил Семиславу. Леса она не боялась: много таких ночей она в своей жизни провела в чащобе. Когда ей сравнялось двенадцать, отец, князь Будогость, отправил ее к своей сестре Будиладе, знаменитой ведунье и предсказательнице. Она указала племяннице путь в Навь, научила расправлять лебединые крылья… У нее Семислава прожила три года – до тех пор пока отец не сосватал ее за Доброслава Святомеровича. Невесту привезли из леса прямо на обручение, и даже сам Будогость поразился, увидев, какой красавицей стала его Семяша. А уж отец жениха и вовсе голову потерял…

От избушки жриц уходила довольно широкая тропа – тысячи раз по ней везли на волокуше или на санях мертвые тела. Даже в темноте Семислава не смогла бы ее потерять. Она ощущала этот путь смерти, как если бы он был выстлан перед ней пылающими углями. Не робея и не спеша, она ровно делала шаг за шагом, и каждый был как удар топора, отсекающий всю ее прежнюю жизнь. Голова слегка кружилась: готовясь к этому пути, Семислава сутки не ела и три дня не расплетала, не расчесывала волос.