След черного волка

Белу ручку ему подавай! Ярко стиснул зубы. Он старался не думать о том, что Семислава уже два дня находится во власти угрянского оборотня. И две ночи… «Плачет‑разливается», говорил Селяшка. Ярко не знал, что хуже: если оборотень увез Семиславу силой или если она сама ушла к нему. Он чувствовал равную ненависть и к оборотню, и к его добыче, но был обязан вернуть ее. Иначе, три раза осрамившись одним и тем же образом, в родных краях лучше не показываться. Куда уж в князи лезть! Только мать позорить таким сыном неудалым! «Дыряво твое сито…» Насмешки Доброслава резали сердце, будто нож. И даже то, что Доброславу отцова вдова тоже не досталась, не утешало: у того есть ее младшая сестра и пятеро детей от нее. И если он, Ярко, сейчас сплошает, то на дожинках по бокам Велесова снопа будут сидеть в венках из колосьев князь Доброслав и княгиня Борилада.

Свои лодьи вятичи на всякий случай отвели за ивняк и постарались не показываться из зарослей. Пару ловких отроков послали на разведку.

– Она там! – возбужденно доложили отроки, вернувшись. – Мы прямо чуть не к самым кострам подползли! Они спят уже почти все, только четверо у костра поют. И княгиня сама сидит.

– Как она? – дрогнувшим голосом спросил Ярко.

– Печальна. Голову понурила, лицо платком прикрыла, глаза утирает.

– А оборотня видели? – Ярко не хотел даже называть своего врага по имени.

– И его видели. Возле нее сидит, стережет. Ухмыляется. Свита на нем синяя, богатая…

– Пошли! – решил Ярко. – Луки приготовить. Окружаем гриву. Подбираемся скрытно, по моему знаку пускаем стрелы, потом бегом все в стан. Бейте всех, кто попадется. А княгиню я сам заберу.

Приготовив луки и наложив стрелы, вятичи бесшумно пустились в путь. Рассыпавшись редкой цепью, окружили гриву и поползли вверх. Пение в угрянском стане почти смолкло, только один голос еще выводил: «А я рожь не жала, в борозде лежала…»

Наконец Ярко и сам увидел стан. Костры угасали: котел уже был снят и стоял на земле в ямке, между двух полешек, из него торчала большая ложка. Вокруг теснились миски. Под сосной смутно вырисовывалась фигура женщины: та сидела, прислонившись к стволу, опустив голову и прикрывая лицо ладонью, будто в горестной задумчивости. Но это несомненно была Семислава: высокая, худощавая, в синей поневе, в которой ушла в тот день из Гостилова, с белым убрусом на голове и большим белым платком внакидку – точно так, как она носила этим летом, по обычаю вдовы.

Оборотня возле нее не было. Но потом Ярко разглядел, что у ног Семиславы кто‑то лежит. Пламя костра дернулось, отблеск на миг озарил плечо и рукав синей шерстяной свиты.

Прочие угряне спали на земле, укрывшись свитами и вотолами. Возможно, в другой раз Ярко насторожился бы, отчего все так тихо и неподвижно, но белая фигура женщины, будто луна в небе, сразу привлекла взгляд и потянула к себе. Она так близко, и путь к ней почти свободен.

Ярко поднял руку, собираясь дать знак. Мельком подумал: только бы чья‑нибудь стрела не попала в Семиславу! Но едва ли: женщину хорошо видно, целить будут в угрян.

И где‑то по краю сознания скользнула мыслишка: если Семиславу ненароком застрелят… Ни Лютомеру, ни Доброславу, ни другому какому лешему Святкина вдова уже не достанется. И если случайная стрела все же найдет ее белую грудь – это будет судьба ее, воля богов, больше ничто!

Он сам не смог бы сказать, за что так ненавидит женщину, которая всегда была с ним приветлива и недавно предпочла его Доброславу. Возможно, за то, что потом все‑таки обманула и сбежала. Может, за то, что не была Молинкой. А главное, за то, что ее желал Лютомер и потому на нее распространялась ненависть, которую Ярко уже год питал к подлому оборотню и всему его волчьему племени.

Ярко махнул рукой: отроки вокруг него встали, подняли луки, прицелились. Свет костров сюда не доставал, и с площадки стана их было невозможно увидеть.

– Бей! – яростно крикнул он.

Два десятка стрел рванулись на свет; часть вонзилась в землю или стволы, но больше половины попали в лежащих. В тот же миг вятичи, бросив наземь луки и выхватив из‑за пояса топоры, с диким воплем рванулись вперед. Одолев оставшиеся пятнадцать‑двадцать шагов, ворвались в полуосвещенное пространство и принялись рубить лежащие тела. Часть кинулась к просторному шалашу, укрытому ветвями и наброшенными вотолами.

Ярко очутился на площадке стана в числе первых и бросился к Семиславе. Онемев от испуга, женщина так и сидела, закрыв лицо руками и наблюдая за избиением в щелочку между пальцами.

– Семи… – только и успел крикнуть Ярко, кидаясь к ней и пытаясь схватить за руку.

Но в тот же миг женщина выдернула из‑под груды хвороста топор, вскочила и молча ударила Ярко по голове. А из темноты вылетел рой стрел, и почти каждая нашла себе жертву. Крики боевого азарта сменились воплями боли; вятичи едва успели осознать, что рубят не тела спящих людей, а бревна и кучи веток, накрытые одеждой.