След черного волка

Вечером, на закате солнца, все женщины и девушки снова собрались на княжеском льнище и встали в круг, живым кольцом охватывая свежезасеянные борозды.

– Уж мы сеяли, сеяли ленок! – запела Молигнева, и все подхватили за ней, держась за руки и двигаясь по кругу.

Уж мы сеяли, сеяли ленок,

Уж мы сеяли, приговаривали,

Черевьями приколачивали:

Ты удайся, удайся, ленок,

Тонок, долог, тонок, долог,

Бел‑волокнист!

– Мы пололи, пололи ленок! – опять запела Молигнева, наклоняясь и делая вид, будто дергает из борозды зловредные сорняки, молочай, хвощ и сурепку, что так мешают расти драгоценным стеблям.

– Мы пололи, пололи ленок! – пели за ней остальные, ясно помня, как болят руки от прополки, которой, увы, и в этом году не миновать. – Мы пололи, приговаривали…

– Уж мы рвали, мы рвали ленок… – Молигнева принялась показывать, будто дергает стебель, который так просто вытащить из земли, но так трудно разорвать.

– Уж мы рвали, приговаривали…

Одно за другим ратиславльские женщины показывали, как будут мочить лен, обмолачивать, трепать, чесать, прясть, пением и обрядовым танцем заклиная землю и дух растения все сделать как надо, как всегда, как заведено, чтобы по зиме были новые холсты, а потом – новые рубахи, убрусы, рушники. Даже маленькие девчонки прыгали и подпевали, запоминая порядок работ. Этот оборот повторялся уже тысячи раз и был неизменным, как сама смена времен года. Сеянье, прополка, дерганье, мятье, прядение – снова и снова, от весны через лето и осень к зимнему ткачеству – будто спицы годового колеса, круглого и бесконечного, как само время.

Потом уселись на меже и принялись есть все те же печеные яйца.

– Вот, девки, вам и приданое вырастет! – Любовида потрепала по голове племянницу, Золотаву.

Уже совсем скоро, на Ярилу Сильного, той предстояло впрыгнуть в поневу, что означало, что она созрела и стала взрослой, и потом в следующие три года усиленно готовить приданое.

– А кой‑кому уже и стараться незачем! – Ветлица метнула косой взгляд на Лютаву. – У них уже давным‑давно все готово, на три свадьбы хватит. Одна беда – жениха нет.

– Жених – не камешек, на берегу не подберешь! – засмеялась Обиляна.

– Тебе завидно, что ли? – Милодара, четырнадцатилетняя внучка Велетура, вскочила на ноги.

Это была не слишком красивая, но пылкая и бойкая девица; из всех многочисленных сестер она больше всех обожала Лютаву, горше всех плакала, когда ту увезли на Десну, и радовалась, когда та вернулась.

Ее горячность несколько удивила Лютаву. А Милодара знала, что Ветлица имеет в виду: между сестрами такие разговоры шли уже давно, с самого возвращения Лютавы от жениха.

– Да чему ж тут завидовать? – отозвалась одна из Богорадовых внучек, Светлава, подруга Ветлицы. – Да кабы меня до этаких лет замуж не взяли, я бы… утопилась бы от позора!

– Ну что ты на нее напустилась! – одернула ее Еленица, круглолицая рассудительная девушка. – Лютава – волхва, ее муж все равно что Велес сам.

– А если волхва, зачем из леса вернулась? Отпускали ее к жениху, а она назад приехала! Ну, пошла бы младшей женой, все лучше, чем колодой дубовой тут лежать, всех сестер позорить! Ей уже почти девятнадцать лет, а это… это же все равно что сто!

– Да ты сдурела, девка! – Лютава наконец опомнилась от удивления и вскочила. – Не слишком ли ты расхрабрилася! Один разочек тебя в Лады посадили, ты уж и думаешь, твой пирог краше всех упекся! Да я тебе сейчас косы повыдеру, ни один вдовец убогий на тебя не глянет!

Ишь чего удумала – позорить старшую сестру! Лютава так решительно подалась к смутьянке, протянув руку к ее распущенным волосам, что Ветлица взвизгнула и пустилась бежать по полю, взывая к матери о помощи; ее союзницы на всякий случай тоже вскочили и бросились наутек, провожаемые хохотом Милодары и прочих. Лютава, самая старшая, рослая и сильная, к тому же выросшая в лесу, могла поколотить трех таких, как Ветлица.

– Я знаю, знаю, что ей куд закрадный не дает замуж идти! – кричала та от дальнего края поля. – А пока она не выйдет, и нас не отдадут – пропадем все, поседеем в девках с ней заодно! Уж скорее бы отцы‑матери спихнули ее куда, чтоб у нас на дороге не лежала, колода замшелая!

– Да ну, молчи, молчи! – Тут уже и женщины замахали на нее руками. – Ступай домой!

Ветлица убежала, вслед за ней и прочие стали подниматься. Скорлупу от съеденных яиц старательно собрали и унесли с собой: считалось, что если ее растолочь помельче и добавить в корм курам, они будут лучше нестись. При этом женщины переглядывались и вздыхали: Ветлица‑то правду сказала. Лютава была старшей из нынешних ратиславльских «отдашных девок», и никакую из сестер нельзя было выдать замуж раньше, чем ее. Понятно, что повзрослевшие девушки, которым пришла пора, бесятся от мысли, что им мешает непонятная судьба старшей сестры, в чем они‑то никак не виноваты! Засидеться в девках – позор всему роду, а все из‑за нее одной!