След голубого песца

Саулов заворочался на полатях, разразился кашлем. Сядей-Иг лежал без движения, раскинув руки, и храпел. Куроптев отставил лампу, схватил ведро с помоями, плеснул на стену. В пазу зашипело, дым перемешался с паром.

— Ну, вставайте, гости приехали. — Куроптев ногой растолкал Сядей-Ига. Тот сел и бессмысленными глазами уставился на приезжих. Саулов спустил голые ноги с полатей и так сидел, заливисто кашляя. Куроптев бесцеремонно пытался растормошить его.

— Слезай, слезай, хозяин, не задерживай гостей... — Но так и не добившись просветления хозяина, махнул рукой. — Ладно, к лешему их. Давай, Лагей, хозяйничать сами, — сказал он и потряс бочонок, определяя, есть ли в нем содержимое. — Ого, ещё много! Пей, Лагей...

Лагей, держа кружку, глазом косил на Сядей-Ига. Сколько лет прошло, а обида никак не забывалась. И сейчас некогда оскорбленный жених искал слова, чтобы побольнее уколоть отца сбежавшей в день свадьбы невесты. Этому помог ударивший в голову хмель.

— Ты что тут сидишь, Сядей? — задал он невинный вопрос.

Не совсем ещё очухавшийся после короткого сна Сядей-Иг что-то невнятно пробурчал, вроде того, что сел, мол, и сижу.

— Не там сидишь. Шел бы туда, в пре-зи-ди-ум, вместе с зятем садился бы...

Попал в точку. Сядея взорвало. Он попытался встать, но смог только подняться на четвереньки и так и стоял, брызгая слюной из беззубого рта. Грязный, измятый, с лицом, перекошенным злобой, он был похож на диковинного зверя. Лагей захохотал.

— Рычи, рычи, не испугаешь... Доконал тебя зятек-то... Ишь что осталось от первого в тундре оленщика... Гнилые клыки да клочья вонючей шерсти.

Сядей с трудом поднялся, сделал два неверных шага к столу, пошатнулся, ткнулся на лавку и, обхватив её обеими руками, всхлипнул. Куроптев толкнул Лагея в бок.

— Будет тебе! Гляди, до чего довел... Смеешься над стариком, а и самому в пору плакать.

— Почто мне плакать? — выпятил Лагей сияющую грудь.

— Да скоро отфорсишься. Много ли оленей-то осталось? Гляди, и все разбегутся...

Тут пришла очередь скиснуть Лагею. Он навалился на стол, разлив брагу из кружки, и уставился на Куроптева пьяными глазами, в которых перемешались страх и ярость.

Куроптев ухмылялся, наматывая на палец рыжую бороду.

— Чего так смотришь? Правду говорю. Сядея в корень разорили, и тебе недолго жить осталось...

— Мне? Житья?.. Кто... не дает мне житья?

— Да хоть тот же Ясовей.

— Ясовей?!

Лагей поднялся, со всего маху грохнул кружкой о стол. Она разлетелась вдребезги. Куроптева обдало брагой.

— Храбрец заяц, пока Нултанко спит...

— Ты, Куроптев, молчи, молчи! Ты Лагея не знаешь...

— Знаю — Саулову убыток сделал, кружку разбил... Экой герой!

Лагей дико взглянув на Куроптева, шагнул из-за стола, пошел к двери.

3

Молодежь танцевала. Было очень весело смотреть, как неумело, но старательно кружились в танце безусые ненцы в городских костюмах, но в пимах, подвязанных лазоревыми плетышками, с русскими девушками в легких туфельках, а ненецкие девушки в белых паницах, с пылающими щеками, с озорным блеском черных глаз, кокетливо приклонялись к плечам своих русских кавалеров.

— Пойдем, Нюдя, потанцуем, — сказал Ясовей, беря жену под руку.

— Не научил, а приглашаешь, — ответила она.

— Научу...

Смущенная, робко, неловко Нюдя вышла в круг. Но не прошла и половины, как у неё закружилась голова. Ясовей усадил её на стул, сам подлетел к Галине Васильевне.

— О, я и не знала, что вы можете быть таким галантным кавалером, Ясовей...

— Пробел в вашем образовании, — ответил он в тон ей.

Нюдя смотрела, как они ловко кружатся, и на лицо её набежала тень. «Глупая, — укоряла она себя, — чего из-за пустяков расстраиваюсь...» И всё-таки на душе было нехорошо.

Она не заметила, как на пороге появился пьяный Лагей и, сияя своими многочисленными значками, через зал направился к ней. Подошел вплотную, обдав запахом спиртного.

— Здорово, невеста!

Нюдя инстинктивно отодвинулась в сторону. Лагей вцепился в её руку.

— Куда? Теперь уж не отпущу...

Он похабно выругался и обхватил Нюдю за плечи. Она закричала. Танцы сбились.

Ясовей бросился к жене, оттолкнул Лагея. Тот с трудом обрел равновесие, уставившись на Ясовея мутным взглядом, и вдруг выхватил нож...

4

Весной Голубков сказал Лёве, что получено указание закончить выпуск выездной газеты. Он вынул из ящика пухлую подшивку своей «Нердени», полистал её, любовно завернул в клеенку: не подмочить бы при переправе.

Лёва обрадовался вести об отъезде. Кочевая жизнь в палатке не очень-то сладка. Нарьян-Мар всё-таки город... А его низенькая комната с широким итальянским окном на чердаке двухэтажного дома и с нестерпимо мигающей электрической лампочкой под потолком казались теперь Лёве чудом комфорта. Он представил себе, как он жарко натопит печку, развалится на кровати (на кровати!) и будет читать, не считая, сколько зажжено стеариновых свечей. Белобрысое лицо его расплылось от удовольствия. Голубков весело посматривал на него.

Но внезапно настроение Лёвы сменилось. Он как будто загрустил. Голубков понял, в чем тут дело, но не показал виду. Спросил серьезно:

— Ты что — недоволен?