Папа считает самоуверенность самым страшным пороком. Но, наверное, он один так считает. Другим эта черта нравится. Как смотрели на столичную красотку те двое, что навязались провожать нас после вечера в клубе медработников! «У нас в Москве…» — говорила она то и дело. А что я могла сказать? У нас в Светополе? Но обо всем, что делалось «у нас в Светополе», они знали лучше меня. Один учился в университете — нашем, светопольском, на факультете романо-германской филологии, другой — его звали Иннокентием — работал.
Романо-германская филология… Стыдно признаться, но я смутно представляла себе, что это такое. А вот Алла — та сразу же выпалила несколько иностранных слов.
Студент облизнулся, как кот, и быстро ответил. На иностранном тоже. Что было делать его другу? Сразу обо мне вспомнил.
— В таком случае мы с вами будем изъясняться по-русски.
Другая на моем месте нашла б что ответить, а я не смогла. И так всегда… Зачем папа успокаивает меня? Зачем плетет про письма до востребования, которые якобы ждут меня в недалеком и прекрасном будущем?
Правда, одно письмо я получила. В кармане штормовки лежало оно: обычный тетрадный листок, на котором стояло всего три слова: «Кружка в саже». И вместо подписи — пронзенное стрелой сердце. «На выезде» (мы называем свои юннатовские экспедиции «выездами») плохо с бумагой, а тут не поскупились, хотя и на газетном клочке можно было нацарапать это коротенькое и таинственное сообщение. Но клочок затерялся бы в огромном брезентовом кармане, не заметить же целый тетрадный лист как можно!
Письмо и впрямь было таинственным. Какая кружка? Какая сажа? И все же я не показала его даже Лене Потапенковой, которая, как и я, впервые была «на выезде». Из-за пронзенного сердца не показала… На это и рассчитывал тот, кто писал. Рисковал он, как я узнала после, крепко: по законам «выезда» за разглашение секретов юннатского гипноза ставят виноватого «на попа». Подымают за ноги и трясут, трясут…
Делался гипноз только новичкам. Обычно их «на выезде» человека три-четыре, не больше, тем более зимой, когда не переночуешь в палатке. Каждая кандидатура обсуждается отдельно. Спорят, голосуют, но решает все, конечно, Митрич.
Его настоящее имя — Алексей Митрофанович, но он знает, что его зовут «Митрич», и сам говорит о себе: «А почему Митричу не сказали?» «Митрича не проведете, нет!» — и, маленький, щупленький, смотрит из-под косматых бровей хитрыми глазками.
А может, не он смотрит? Иногда мне кажется, что живет в нем, как в домике, лукавый какой-то зверек — бурундучок, например, — и нет-нет да выглядывает наружу в глаза-окошки.
Он большой озорник, Митрич. Теребя седую бороденку, может обыкновенный булыжник выдать за осколок метеорита и даже определить «приблизительную дату падения». Сразу спор начинается, по лотерее разыгрывают «небесный камень», а «ветхий юннат» (еще и так именует себя Митрич) стоит себе в сторонке и беззвучно посмеивается.
Лучший его розыгрыш — это «след Юрхора». Обнаружил его «на выезде» отряд, в котором было всего два или три «деда». Остальные — новички. Увидев на вязкой почве вмятины от чьих-то лап, молодые юннашки заспорили, кто прошел здесь. «Лось», — говорил один. «Зубр», — другой. И — на Митрича, но тот ни звука, только бурундучок, наверное, выглядывал из глаз и тотчас прятался обратно. «Юрхор», — произнес, наконец, Митрич, и все схватились за ручки, чтобы записать в дорожный дневник название невиданного зверя.
Ни в справочниках, ни в энциклопедиях его не оказалось. «Вполне возможно, — согласился Митрич. (Это уже в Светополе.) Надел очки и долго изучал снимки. — Нет, это не юрхор. Это корова. Перепутал сослепу… — Юннаты разочарованно завздыхали, но Митрич успокоил их. — Хотите на юрхора взглянуть? Вот он!» И на Юру Хоринова показывает, старосту секции парнокопытных. Юрхор сокращенно…
Любил он и наши юннатовские гипнозы, хотя сам в них, конечно, не участвовал. Смотрел, молчал, похихикивал в бородку.
Самым коварным считается гипноз «Сахара». Зажигают в темноте свечку, ставят так, чтобы свет падал лишь на лицо гипнотизера, а тот после разных усыпляющих слов произносит таинственным шепотом: «Ваша экспедиция заблудилась в пустыне, все выжжено вокруг, вода кончилась. Тебя посылают на поиски. Ты бредешь, бредешь и выходишь на старый заброшенный колодец. Лишь на дне сохранилось немного влаги. С трудом наполняешь кружку, но и глотка не можешь сделать, потому что тогда погибнут от жажды твои товарищи. Бережно несешь им. Стоит сорокаградусная жара, и на холодной от колодезной воды кружке конденсируется влага. Ты собираешь ее свободной рукой и обтираешь разгоряченное лицо». Тут гипнотизер протягивает кружку, которую ты, загипнотизированный; обязан взять. У тебя и в мыслях нет, что ее закоптили на костре…
Два дня отмывалась Лена Потапенкова после «сеанса»: холодная вода плохо берет сажу. А мое лицо осталось чистым. Когда мне сунули в темноте кружку, я тут же вспомнила записку с пронзенным стрелой сердцем.