След крови

                         И Гроль Семи Колец
                         Так загрустил, когда он стал вдовец,
                         Ибо любил свою он очень королеву.
                          Все звали Долговласкою ее
                          За волосы роскошные,
                          Что падали на плечи…
                          Однако счастье столь изменчиво, увы…
                          Когда их дочь-красавица скончалась,
                          Так было горе велико ее, что королева
                          Обрилась наголо, и более никто
                          Ее уж Долговласкою не звал.
                          И так ужасно разозлился Гроль,
                          Что, кудри все собрав своей супруги,
                          Веревку свил из них и тотчас же
                          Он королеву удавил – о горе!

Предполагалось, что восклицание «о горе!» должны эхом повторить восторженные слушатели, отмечая таким образом завершение каждой строфы. Увы, никто не был готов участвовать в этом, и не странно ли, насколько легко спутать друг с другом смех и рыдания? Яростно дернув струны, Борз Нервен продолжал:

                          Но в самом ли деле их дочь умерла?
                          Что за страшную тайну хранил
                          Гроль-Король в темной башне,
                          В самом сердце державы своей отдаленной?
                          Ладно, я вам скажу, что случилось:
                          Украли у Гроля красавицу-дочь,
                          Ту принцессу, которую звали…
                          Пропалла.
                          Пусть всем станет известна история эта,
                          Я спою о Пропалле,
                          Несравненной наследнице Гроля
                          И супруги его Долговласки…
                          Прекрасны были у Пропаллы плечи
                          И королевские ее ресницы,
                          И сладкая корона нежных губ…

Последние две строки добавил я сам. Просто не смог удержаться, так что, прошу вас, не обращайте внимания.

                          Прекрасны были плечи у Пропаллы,
                          Похищенной владыкой королевства
                          За дальними горами и озерами
                               В Пустыне Смерти,
                               Где не жил почти никто
                               И не надеялся там выжить,
                               Хотя надеждой живы мы…

Ну вот, опять…

                       Король тот звался Прыг.
                       Монарший меч его был вдвое выше самого,
                       Доспехи словно сделаны из камня.
                       Жесток его был облик, злобен взгляд,
                       Когда тайком он озеро средь ночи переплыл
                       И взобрался́ на башню, чтоб украсть
                       Пропаллу милую и нежную – о горе!

– О горе! – воскликнула Свита, и даже Пурси Лоскуток улыбнулась поверх кружки, из которой украдкой прихлебывала чай.

                       Но она и сама его страстно ждала:
                       Хоть и был он жесток, но безмерно богат,
                       Тот, кто правил своим королевством средь гор!
                       Так что вовсе не крал он прекрасную деву —
                       Вместе уплыли Пропалла и Прыг!

И тут начался сущий хаос. Борз с такой силой вдарил по струнам лиры, что одна из них порвалась, угодив ему прямо в глаз, левый. Арбалет Стека, проклятьем которого был чересчур легкий спуск, случайно выстрелил, вогнав стрелу в правую ступню охотника и пригвоздив ее к земле. Пурси прыснула в костер чаем, оказавшимся странно горючим, и Апто, которому опалило брови, скатился со служившего ему сиденьем камня, врезавшись головой в кактус. Проводник судорожно размахивал руками, пытаясь вздохнуть. Свита превратилась в клубок спутавшихся рук и ног, под которым барахтался Красавчик Гум. Тульгорд Виз и Арпо Снисход хмуро наблюдали за происходящим. Что касается Крошки Певуна, видны были только подошвы его сапог. Мошка внезапно поднялся и сказал Блохе:

– Кажется, я обоссался.

Благодаря столь экстраординарному выступлению Борз Нервен пережил двадцать третью ночь, и ему предстояло прожить также и двадцать четвертую вместе со следующим за ней днем. А когда он попытался объявить, что еще не закончил свое повествование, я закрыл ему рот ладонью, задавив в зародыше слова. Разве я не говорил, что милосердие знает тысячу обличий?