Воскресший закрыл дверь, насколько это было возможно, и снова повернулся к сборщику налогов:
— Мы могли бы купить фургон, быков, припасы и прочее. Даже для троих, Шпильгит, если хочешь взять с собой Фелитту. А утром отправиться в путь.
— И как, интересно, мы за все это заплатим? Келп не дурак и в долг не даст.
— Пара лопат найдется? — улыбнулся Акль.
— Только не заводи опять свою бодягу про зарытое сокровище!
— Я не собирался ехать один, учитывая холод и прочее. Но теперь… Что ж, Шпильгит, Фелувил готова прикончить тебя сотней способов, и лишь нерешительность пока что ее останавливает. Что касается Фелитты… тебе стоило бы послушать, что она наговорила своей мамаше. И этих слов уже не вернуть назад. Если ты действительно хочешь увезти ее, то сейчас самое время, друг мой.
— Друг? Ты мне не друг.
— Тогда напарник.
— Я не беру в напарники тех, кто считает себя мертвым.
— По мне, так какая разница? Наверняка можно рассчитывать на налоговые льготы.
Шпильгит долго смотрел на Акля, после чего покачал головой:
— Лопаты. Ладно, лопаты мы найдем. Откопаем твое сокровище, похитим Фелитту, обогатим Келпа, а потом сбежим. Прекрасный план. Просто гениальный.
— Когда все просто и ясно, гений ни к чему, — ответил Акль.
Встав, Шпильгит взял свой потрепанный плащ.
— Ты никогда не походил на богача, Акль.
— Мне просто не представлялось возможности, Шпильгит. Так где же мы возьмем лопаты?
— У могильщика, — ответил Шпильгит. — Предложим выкопать для него несколько ям, задешево, раз уж тут объявилось столько чужаков.
Акль поколебался:
— Мне он не нравится.
— А зря. Тебе стоило бы благословлять этого пьяницу с каждым рассветом и каждым закатом.
— Я к тому, что мне не хочется с ним разговаривать.
Шпильгит уставился на него:
— Тогда я сам возьму лопаты.
— Спасибо, Шпильгит. Действительно спасибо. Я подожду здесь.
— Если я впустую потрачу из-за тебя время, Акль…
— Не потратишь. Вот увидишь.
Когда Шпильгит ушел, Акль обошел вокруг маленького стола и сел на стул. На мгновение он вообразил себя сборщиком налогов, которого боятся и пытаются прельстить одни и те же внушающие ужас люди, а затем вздохнул:
— Нет уж, я предпочел бы умереть.
Хордило был сыт по горло сопровождением в крепость всевозможных придурков. Собственно, он был сыт по горло вообще всем: служебными обязанностями, кровью на своих руках, бессмысленным повторением одного и того же и мыслью, что все последующие дни его жизни, вплоть до самого последнего, вряд ли будут чем-то отличаться от уже прошедших.
Большинство мужчин мечтали об одном и том же: о лежащем рядом теплом теле, повторяющем, будто эхо, их звериные стоны, о хорошей компании за столом, о пристойных беседах и отсутствии мусора на полу. Но мало кто из мужчин полагал, что женщина может хотеть того же и получить желаемое от пса.
Жены, несомненно, были проклятием. И потому Хордило научился обуздывать свои мечты, как подобает мужчине, умудренному годами скорби и блаженного неведения, разбитого в прах в тот роковой день, когда мир встал с ног на голову, послав ему издевательский поцелуй. Все сводилось к тому, чтобы избегать ловушек, подстерегавших пристойного мужчину, желающего пристойной жизни, но это всегда оказывалось не столь легко, как следовало бы.
Стинк мрачно сидел за столом, не обращая внимания на стоны и жалобы исцарапанных дурней, оказавшихся слишком медлительными или слишком пьяными, чтобы избежать когтей котоящера Рыжика, и разглядывал троих новоприбывших, которые выстроились в ряд у стойки.
«А эта бабенка вполне бы мне подошла, — подумал он. — Ее, похоже, нисколько не волнует, что она почти голая, да и свой зад красавица мне показывает явно не случайно, я ведь тут единственный приличный мужик, и она сразу на меня посмотрела, как только вошла. Слишком уж многозначительный взгляд. Да от него оттаял бы даже попавший в силки кролик под глубоким снегом. А может, и подпрыгнул бы, хотя бы разок».
Но нет — придется ее арестовать вместе с обоими спутниками, а потом позаботиться, чтобы всех их повесили. Ну вот кто из повелителей установил закон, по которому любой чужак становился правонарушителем? Да и наказание явно несоразмерное: слишком жестоко подвергать человека смертной казни только за то, что его тут никто не знает.
Трое пришельцев разговаривали с Фелувил, но та слушала их вполуха, приложив мокрую тряпку к исполосованной когтями правой щеке. Наконец она раздраженно махнула рукой в сторону Хордило, и все дружно повернулись к нему.
Забинтованный, хромая, подошел ближе:
— Эй, ты! Это ты их туда отвел? В клепошть? И их там плиняли как гоштей?
Хордило яростно уставился на его товарищей:
— Другого кого-нибудь выбрать не могли, чтобы он говорил от вашего имени?
Женщина нахмурилась:
— Бошелен, Корбал Брош и Манси Неудачник — они ведь сейчас все в крепости?
— Да, и если желаете, можете к ним присоединиться.
— Вешьма любезно ш твоей штолоны, — улыбаясь, кивнул забинтованный.
— Просто подойдите к воротам и постучите. — Хордило небрежно махнул рукой, а затем ткнул пальцем в женщину. — Но ты не пойдешь.
— Почему?
— Я должен тебя допросить.
— В связи с чем?