След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше

— Но ее больше нет, и мы тут ни при чем. Так что мы и дальше ищем справедливости и заслуженной кары, а эти чародеи воспротивились нашим попыткам их убить, что недопустимо. И на подобное мы должны дать ответ.

— Сатер угодила между дхэнраби и его самкой! — рассмеялся Малыш Певун. — До чего же было весело!

— Это только тебе весело, Малыш, — усмехнулась Услада, — потому что ты больной на голову. — Тебе вечно смешно!

— Так это тоже очень смешно! Ха-ха-ха!

— Заткнитесь! — приказал Крошка. — Доставайте ваше клятое оружие — и вперед. Кулик, Френ, Гиль — убейте того человека в хижине. Но не испортите его меховую шапку — мне она нужна. Мы, все остальные, пойдем в селение. Поедим горячего, если сумеем найти, и, может, выпьем несколько кружек, а потом всех прикончим. А дальше отправимся в ту крепость и тоже всех там убьем.

— Твой гений лишает меня дара речи, — сказала Услада.

— Если бы, — ответил Крошка. Он ткнул пальцем в сторону двух своих братьев, вдвоем державших огромный меч. — Блоха, Мелкий, что, во имя Худа, вы делаете?

— Это наш трехручный меч, Крошка, — пояснил Блоха.

Крошка подошел к Блохе и врезал ему по голове:

— Оставь его! Возьми тот топор, с пятью лезвиями. Идем! Впереди кровавая ночь.

Они двинулись гуськом по тропе. Шествие замыкали Кулик, Френ и Гиль.

Опираясь на посох, Вуффин Гагс стоял возле своей хижины, глядя на десятерых приближающихся незнакомцев. Все они были рослые, каждый с обнаженным оружием, и в том, как чужаки шли, чувствовалось нечто зловещее. Вероятно, в их жилах уже несколько поколений текла тартенальская кровь. Вид пришельцев вызвал у него нечто вроде ностальгии. Единственная среди них женщина была сложена более пропорционально, а когда они подошли ближе, он увидел, что округлостей у нее больше, чем у глиняного шара, и она умеет ими пользоваться, идя по тропе чуть вприпрыжку и покачивая бедрами.

Двигавшийся впереди лучезарно улыбнулся, но улыбка не отразилась в его глазах. Не говоря ни слова, он прошел мимо Вуффина, как и все остальные, кроме последних троих, которые остановились и взяли на изготовку свое оружие.

— Вот, значит, как? — вздохнул Гагс.

Тот, что шел посередине, пожал плечами:

— Крошка велит всех убить.

— Прямо-таки ностальгией повеяло, — сказал Вуффин.

Незнакомец усмехнулся и повернулся к своему товарищу справа:

— Слышал, Кулик? Старый бродяга помнит лучшие времена.

— Тем легче ему будет умереть, — ответил Кулик.

Бросив взгляд назад, Вуффин увидел, что остальные скрылись за поворотом тропы. Он снова посмотрел на троих братьев. И произнес:

— Вот что. Идите-ка вы дальше и скажите своему брату, что прикончили меня, как вам велели. И дело с концом.

— Мы никогда не врем Крошке, — ответил тот, кого звали Кулик.

Третий нахмурился:

— Неправда, Кулик. Помнишь овсянку?

— Все никак не можешь забыть, Френ? — вздохнул Кулик.

— Это должен был быть ты! — заорал Френ.

— Слушайте, — вмешался первый брат, — мы впустую теряем время, к тому же очень холодно, так что давайте уже покончим с этим, разграбим хижину и двинемся дальше.

— Не забудь про шапку, Гиль, — напомнил Кулик. — Крошке нужна шапка.

— Прекрасная шапка, верно? — кивнул Вуффин. — Увы, она моя, и я никому ее не продам и не отдам.

— Не важно, (улыбка Гиля стала шире), — мы все равно ее заберем.

— Вы вынуждаете меня защищать мою шапку. — Вуффин поднял посох, сжимая обеими руками его посеребренный конец.

Трое братьев дружно рассмеялись.

Но они тут же перестали смеяться, когда посох замерцал, превращаясь в меч, мощный клинок которого вспыхнул пламенем.

Вскоре Вуффин уже стоял среди шкварчащих кусков человеческого мяса, над которыми, будто над подсвечником, поднимались завитки дыма, и смотрел, как последние кровавые клочья чернеют и отваливаются от клинка его меча. Мгновение спустя оружие снова замерцало, и в руках Вуффина опять оказался самый обычный посох. Гагс посмотрел на останки троих братьев и вздохнул:

— Не стоило пробуждать во мне ностальгические чувства.

Поправив меховую шапку, он вернулся в хижину, сел в свое капитанское кресло и, вытянув ноги, огляделся вокруг, будто видел все это впервые в жизни: акульи челюсти на дощатых стенах, клочки пыльных вьющихся волос в щелях между досок, фонари и латунные крепления, бочонки, ножи-шкуродеры и точильные камни, наконечники для гарпунов и мотки сетей, хребты дхэнраби и жабры жорлигов, груды одежды и прекрасных тканей, амфоры с маслом, вином и красками, заполненный золотыми зубами глиняный кувшин на полке и полдюжины сегулехских масок…

Все-таки, решил Вуффин, это куда лучшая обитель, чем любой холодный, пронизанный сквозняками храм с бормочущими жрецами, шлепанье босых ног посреди ночи и скрип содрогающихся под чрезмерным весом коек. Все лучше, чем пыльные тени измазанных старым воском ниш, набитых бессмысленными подношениями, где пауки плели паутину лишь затем, чтобы сдохнуть с голоду, и их крошечные сморщенные тельца хрустели на зубах, оставляя после себя одну только горечь.