След крови

Подъезжая к месту назначения, Мадлен крепче сжала руль. Хотя она любила и уважала мать, визиты к ней два раза в неделю были утомительными и скоротечными. Мадлен понимала, что не стоит себя винить, но то, что мать окончит свои дни в этой холодной сырой стране, а не в красивом, покрытом буйной растительностью Ки-Уэсте или на любимой ею Кубе, камнем лежало на душе. Росария горевала о прошлом и частенько обвиняла Мадлен в том, что оказалась в этом аду, как-то позабыв, что это ее муж, отец Мадлен, настаивал, чтобы они переехали в Англию, на его родину.

Мадлен проехала под аркой, ведущей вдоль широкой аллеи прямо к дому. Сеттон-Холл представлял собой величественный особняк в стиле Тюдоров, теперь превратившийся в своего рода тюрьму — психиатрическую больницу для богатых. Когда-то здесь была резиденция герцога Сеттона, который пропил и профукал все свои деньги, потом особняк был продан одному дельцу, заработавшему немалое состояние на роскошных частных лечебницах. Этот делец заключил с Невиллом договор, стоивший тому нескольких картин, зато его сумасшедшая бывшая жена доживала свои дни с высочайшим комфортом. Таким образом Невилл одним махом избавился и от бывшей жены, и от угрызений совести.

Вдоль аллеи высились стройные кипарисы, за парком и всей территорией старательно ухаживали, на трех акрах холмистой земли то тут, то там виднелись величественные ливанские кедры. Мадлен припарковала свой «меркурий» на стоянке для посетителей. Машину уступил ей отец — подержанную, неэкономичную, настоящий раритет. Мадлен компенсировала вред, который наносила эта машина окружающей среде, тем, что пользовалась ею довольно редко, успокаивая себя рациональным объяснением: если не она будет ездить на этом «транспортном средстве», то кто-нибудь другой. Несмотря на это, ее машина была довольно скромной в сравнении с некоторыми другими на стоянке.

Она расписалась в приемной, пришпилила к куртке положенную табличку с фамилией и поднялась на второй этаж. Росария сидела в холле вместе с другими пациентами и смотрела какое-то очень шумное реалити-шоу. Подобные сцены всегда повергали Мадлен в шок: сидит группа людей с отрешенными, пустыми глазами, молчаливых и неподвижных, если не считать вялых движений, вызванных действием препаратов или полнейшей скукой. Росария разительно отличалась от остальных. Она сидела в кресле подчеркнуто прямо, и ее тонкие запястья были унизаны золотыми браслетами, С них свисали амулеты и талисманы, приобретенные в течение жизни, а на пальце болталось тяжелое золотое обручальное кольцо. На ней были широкие черные брюки и искусно вышитая гватемальская блуза, на стройных ногах — серебристые сандалии на высоких каблуках.

Несмотря на болезнь, Росария и в шестьдесят пять лет оставалась поразительно красивой женщиной. Ее длинные, до пояса, волосы были собраны в косу и эффектно уложены вокруг головы. Брови — черные и настолько густые, что почти срастались на переносице. Именно этот экзотический образ а-ля Фрида Кало[13] пленил Невилла много лет назад. Однажды в Мексике он встретил знаменитую Кало, которая уже умирала, но, как и большинство мужчин до него, не смог противостоять ее экзотической чувственности. Однако Росария, несмотря на всю свою таинственность, была не художницей, а беженкой из Гаваны, работала барменшей неполный день в Ки-Уэсте и занималась сантерией — древней религией, широко распространенной на Кубе. Она уверяла, что может предсказывать будущее и за доллар наведет порчу на кого хочешь. Невилл был молодым, подающим надежды художником, приехавшим в Ки-Уэст наслаждаться богемной атмосферой, когда увидел ее, — она сидела в деревянной кабинке на Дюваль-сгрит. Ей не исполнилось еще и двадцати, но она в полной мере осознавала силу своей привлекательности. Она окликнула его с противоположной стороны улицы и предложила бросить раковины каури, чтобы узнать свою судьбу. Ее несомненный талант поразил его воображение, и он до сих пор продолжает вспоминать о том, как оказался в плену ее чар. Но теперь, когда Невилл стал известным художником и женился на коренной англичанке, у него не было времени на сумасбродную бывшую жену-сантеру.

— Мама, ты как? — спросила Мадлен, опускаясь на колени, чтобы обнять мать, и поцеловала старинное серебряное распятие на ее шее, отдавая дать уважения матери. За столетия постоянного ношения распятие стерлось, поскольку принадлежало нескольким поколения кубинских сантер. Потом она поцеловала крошечный стеклянный флакон, который висел на той же цепочке. Во флаконе находился серый порошок — якобы измельченная тазовая кость ее африканской пра-пра-пра-прабабушки. Однажды, совсем скоро, не раз говорила Росария, оба талисмана будут висеть на шее у Мадлен, и тогда, только тогда, она обретет силу (благодаря флакону), а чудесное распятие защитит ее от зла.

— А, вот и ты! — вздохнула Росария, как будто Мадлен вернулась из туалета. — Ты принесла мне ром?

— Да, мама, — ответила она. — Ты скучала по мне?

— Я всегда наблюдаю за тобой внутренним взглядом, Магдалена. И всегда знаю, где ты.