След на мокром асфальте

Симак же, на правах старого товарища влезши в чужой кабинет, встрял в разговор:

– И скажите им, чтобы обращали внимание на поврежденные капоты и радиаторы! Возможно, имеются вмятины или царапины.

Сорокин проговорил услышанное в телефонную трубку.

– И не исключено, что у автомобиля испорчены тормоза, – продолжил медик, – ибо следов тормозного пути не отыскали.

– …могут быть испорчены тормоза и фары, – добавил капитан и дал отбой. Лишь после этого заметил: – Борис Ефимович, за длинный язык вас когда-нибудь и повесят.

– Так, когда будут вешать, – тогда и плакать станем, – легкомысленно отмахнулся Симак, – да и вряд ли. За что карать старого медика?

– Зачем же вы так над капитаном издеваетесь? Все-таки начальство.

Симак поднял палец:

– Не издеваюсь! В себя его привожу. Вообразил себя пупом земли, сам же ни в зуб ногой. Ему полезно походить среди людей, по лужицам. Между прочим, Николай Николаевич, что насчет машины? Протектор видели?

– Да. Похоже на «Победу».

– Эх, не получилось у меня позадаваться. Может, насчет цвета получится поумничать?

– Что имеете в виду?

– То, что машина никакая не серебристая, а скорее всего серая и пыльная.

– Серая и пыльная, – подтвердил Сорокин.

Поухмылялись, молча ударили по рукам. Потом капитан предложил:

– Вернемся к нашим молокососам. Не пора ли вашим по люлькам?

Медик в долгу не остался:

– Да и вы присматривайте за вашими, и за умным мальчиком Колей, и за лейтенантом. Оба с принципами и без царя в голове. Ох, смотрите! С такими кадрами вам до смерти на пенсию не выбраться.

Глава 7

Оля сидела одна, сохраняя особенное, искусственное спокойствие, как при покойнике. Прошло уже больше часа, как прибыл Санька Приходько и поведал новость, заверив при этом, что все живы, – и смылся, чтобы не столкнуться с собственной теткой. Она, к слову, разминулась с ним всего-то на четверть часа – несмотря на то, что Санька ехал на машине, а она поспешала пешком. Когда она желала первой донести какую-то новость, то развивала скорость неимоверную. И все-таки против двигателя внутреннего сгорания не сдюжила, равно как и против Ольги, которая с порога ее просто развернула.

Коли нет. Антонины Михайловны с Наташкой – тоже.

Было непросто усидеть вот так одной, перед старательно накрытым столом, за которым должны были сидеть дорогие ей люди. Комната у Пожарских довольно большая, просторная, но теперь стены как будто сужались, потолок опускался, воздух казался вязким и спертым. Оля открыла форточку, но никакой прохлады не ощутила. Голова была пуста, в ушах гудело.

И все-таки – жив дядя Игорь. «Жив! Он жив – и это главное», – слова мудрые, справедливые, но не успокаивающие.

Оля даже и представить не могла, до какой степени этот человек, по крови чужой, стал ей так дорог. И то, что он сейчас где-то в больнице, один, борется со смертью, а она сидит, беспомощная, никчемная, ее угнетало. Вот как тут верить в то, что утверждают книги: человек сам творец своей судьбы, хотеть – значит мочь, человек – царь природы…

«Царь природы, ха. Будь я им, то просто повернула бы вспять это глупое время – и папа был бы здесь, мы бы сидели за столом, шутили или даже просто молчали. Все было бы так же, как неделю, и две, и три недели назад. А что, если всего этого больше не будет?»

С какой любовью смотрела на мужа Антонина Михайловна, какие серьезные разговоры вел с ним Колька, как тормошила его, прыгая на коленках, Натка. Оля закрыла глаза, пытаясь удержать перед глазами эти образы. Они не должны пропасть – все поправится, будет, как раньше, и даже лучше!

А в голове зудело: «Что, если в самом деле не будет? Ведь дядя Игорь только кажется сильным, здоровым, но он же болен, по сути – инвалид. И сердце, и легкие – все слабенькое. А вдруг он не выдержит?»

– Довольно, – сказала она вслух, – не блажи.

Ходики на стене все тикали и тикали, вроде бы так легко, а все равно как молотом по наковальне. Как же тянется время.

И наконец хлопнула входная дверь, послышались знакомые шаги. Колька.

Стоило ему показаться на пороге – мокрому, как мышь, усталому, скукоженному, как сгоревшая спичка, как почему-то слезы хлынули градом, и Оля бросилась к нему на шею.

– Что ты, – приговаривал Колька, гладя ее по волосам, целуя, – все будет хорошо, обязательно откачают.

– Как же так, Коля? За что? Как получилось?

– Миленькая, ты-то такие вопросы оставь. Давай лучше выпьем компоту… а хочешь, вина?

– Что ты!

– Тогда вот тебе компот и утри нос. Какая-то пьяная сволочь за руль влезла, занесло машину на скользкой дороге. Бывает. Найдут и навтыкают ему полный воротник. А что же, мамы с Наташкой нет еще?

– Еще нет, – чуть гнусавым от слез голосом отозвалась Оля.

– Вот еще номер. Что, и их идти встречать?

– Нет! – вскрикнула она. – Или я с тобой! Ой, Коля, а вдруг и с ними что-то случилось?

– А ну прекрати! Что за глупые предположения? Эдак до чего хочешь додуматься можно.

– Тихо! – Оля подняла палец. – Ой, беда.

Со двора был слышен пронзительный голос, встревоженно задающий вопросы, потом, взвизгнув, заплакала Наташка.