След сломанного крыла

Мы не ищем общих знакомых, и спасибо ему за это. В школе я жила в собственном мире и практически не пересекалась с одноклассниками. Все равно я не могла привести друзей к нам в дом: поведение моего отца была чересчур непредсказуемым. Ему нельзя было доверять. Если бы кто-нибудь увидел, как он орет, репутация, которую я упорно создавала в классе, была бы погублена. Правда, отец всегда превосходно держался в кругу членов индусской общины или коллег. Он получал удовольствие от образа властного мужчины, щедрого по отношению к своим детям и делающего для них все. Но наши школьные друзья не имели для него значения, поэтому перед ними он не боялся проявить жестокость или унизить нас.

— Потом Стэнфорд.

Дэвида это явно произвело впечатление:

— А в каком холле вы жили?

Большинство стэнфордских учащихся, увлеченных студенческой жизнью, хотят жить в студенческом городке и выбирают одно из общежитий. После первого года обучения они решают, жить ли им и дальше в том же самом холле или искать жилье выше классом. Выбор холла во многом определяет ваш последующий опыт. Тот опыт, которого я была почти лишена.

— В «Робл-холле». Я поселилась там через несколько месяцев после начала учебы, — произношу я раньше, чем успеваю подумать. — До этого папа не разрешал мне жить в общежитии.

— Почему? — Дэвид не может скрыть удивления.

Не желая терять надо мной власти, папа не позволял мне поселиться в комнате, которую мне отвели.

— Я не знаю.

Я и в самом деле не знаю, как объяснить это Дэвиду. Я умоляла отца разрешить мне жить в холле, но он постоянно отказывал. В конце концов я пошла к декану факультета и изложила ему ситуацию. Университет отправил родителям официальное письмо, в котором их предупредили, что, если я не буду твердо придерживаться университетских правил, меня отчислят. Отец не хотел подвергнуться такому унижению в глазах друзей и уступил.

— Может быть, он был не готов отпустить свою маленькую девочку, — он вынимает бумажник из заднего кармана и достает оттуда фотографию девочки лет шести. — Будучи отцом такой малышки, я могу понять, как это трудно.

— Она красивая.

— Ставлю это в заслугу бывшей жене, — он перехватывает мой взгляд: — А у вас есть дети?

— Нет, я никогда не была замужем, — его вопрос напоминает мне, кто я такая и кем буду всегда. — У меня даже бойфренда нет.

Он пытается скрыть недоверие и не спрашивает почему. По-видимому, он считает, что всему виной мои путешествия. Мой возлюбленный — мой фотоаппарат. Так я оправдываюсь перед любым мужчиной, который подходит ко мне слишком близко. Тьма, моя постоянная спутница, оставляет мало места для света любви.

— Сколько лет вашей дочке? — спрашиваю я, меняя тему разговора.

Его лицо светлеет. Постоянный предмет моей детской зависти — отцы, любящие своих дочерей.

— Ей пять, — он дотрагивается до стетоскопа, свисающего с груди. — Ее зовут Алексис. Моя бывшая и я — ее опекуны.

— Вы счастливчик, — это не пустые слова. На снимке красивая девочка с улыбкой, которая греет сердце. Дети — мои любимые объекты для съемок. В детской невинности много красоты.

— Куда же вы поедете в следующий раз? — спрашивает Дэвид, пряча бумажник обратно в карман.

— Еще не решила, — видя его смущение, я добавляю: — Я нашла место, где никогда не была. Надеюсь, то самое, которое искала.

— Какое именно?

Я отвечаю не сразу.

— Два года назад я была в одном монастыре в Китае. Я жила вместе с монахами, наблюдала за их повседневной жизнью. Каждый день они вставали в одно и то же время, ели одну и ту же еду, — повторяя слова, я каким-то странным образом успокаиваюсь. — Сидя рядом, они медитировали часами. Их лица выражали удовлетворение, которое мне потом редко приходилось видеть. Но они были целиком отгорожены от мира.

— Одиночество?.. — догадывается он и, кажется, сам удивляется этой мысли.

— Они казались счастливыми, — говорю я, желая защитить их. Палата начинает сжиматься вокруг меня. Я открыла ему слишком много и теперь чувствую себя уязвимой. Хочется убежать в ванную комнату, находящуюся справа, и запереться на замок. Горло словно сжали тиски. Тело отца неподвижно лежит под чистой белой простыней. Я забыла о нем, но он, подобно черной тени, нависает надо мной. Он всегда рядом, он всегда наблюдает за мной.

— Мне следует отпустить вас к пациентам.

И, не дожидаясь, пока он уйдет, я первой выхожу из палаты. Зная, что вернусь, потому что не могу иначе.

* * *

Я гуляю с Тришей в парке, расположенном среди холмов Саратоги. Сначала мы ехали по узкой дороге с односторонним движением, ведущей вдоль горы, а потом взобрались на вершину. Отсюда мы обозреваем город и его окрестности, а потом отыскиваем на траве местечко и усаживаемся. Поскольку сейчас полдень, народу в парке немного: несколько туристов и парочка следящих за фигурой мамаш с малышами на буксире. Кроме них — только мы.

Радуясь тени большого дерева, я прислоняюсь к стволу и наблюдаю, как Триша распаковывает легкий завтрак и раскладывает его на клетчатой скатерти. Она расставляет приборы так старательно, будто это званый обед, а не пикник на траве.