След сломанного крыла

Сейчас, глядя на своих родных, я раздумываю, не поступаем ли и мы так же. Каждая из нас носит свою маску. Подобно статуям, заключенным в ледяной шар, мы заморожены, закрыты для тех, с кем мы общаемся. Что бы ни случилось, внешне мы никогда не сломаемся, даже если будем сломаны внутри. Но в какой момент мы приняли решение хранить свои тайны друг от друга? Когда цепь, соединявшая нас, разорвалась, кто стал самым слабым звеном? Нет, каждая из нас была слабым звеном, и цепи суждено было разорваться.

— Мы пытаемся помочь тебе, — вмешиваюсь я в разговор. Мама смотрит на меня с интересом. — Позволь нам сделать это.

— Вы пытаетесь помочь мне? — Марин смеется, и в ее смехе звучат жестокие нотки. — Ты исчезла на все эти годы, а теперь думаешь, что можешь всех спасти?

— Нет, я так не думаю, — говорю я, прекрасно понимая, как мало могу сделать. — Но, что бы ни случилось, я прошу тебя позволить нам подставить плечо, — я использую единственный довод, который у меня есть: — Ты же делала то же самое для нас, когда мы были маленькими.

Пораженная, Марин падает на стул. Вслух она задает вопрос, обращенный к самой себе:

— Почему я позволяла ему бить себя? Почему люди позволяют себя бить?

Такого я не ожидала. Никто из нас не ожидал. Мама съежилась на стуле. Триша единственная способна ответить ей:

— Возможно, так было предопределено?

— Это говорит человек, которого никогда не били, — резко говорит Марин. — Как удачно для тебя! Мы-то не могли позволить себе такой роскоши.

Она смотрит на меня, ожидая поддержки.

Я сдерживаю копившиеся годами зависть к Трише и обиду. Но отношения, сложившиеся, когда мы с ней жили вместе, перевешивают все остальное.

— Я догадываюсь, что мне повезло, — говорит Триша и осушает свой стакан. Ее слова кажутся отрепетированными заранее, будто она повторяла их сама себе много раз.

— А может быть, дело в том, что никто не пытался спасти нас, — Марин переводит взгляд на маму. — Это ведь обязанность матери — защищать своих детей, не так ли? Даже животные знают об этом. Они защищают своих детенышей, сражаются до смерти, если нужно.

— А что я должна была делать? — спрашивает мама. — Отдать свою жизнь? — она умолкает и некоторое время сидит в раздумье. Придя к какому-то заключению, она кивает головой: — Да, возможно, мне это и следовало сделать.

В детстве я колебалась между гневом и благодарностью, потому что, пусть матери и не удавалось встать между отцом и нами, она по крайней мере была на нашей стороне. Как ребенок, мечтающий хотя бы о подобии любви, я считала это достаточным. Кроме того, мы ведь остались живы. Никто из нас не умер от его руки. Это тоже немало.

— Теперь уже поздно. Ты даже никогда и не пыталась, — огрызается Марин. — Если бы ты попыталась, может быть…

Дважды отец запирал ее в темном чулане из-за отметок. Пока я сидела у дверей снаружи чулана и хныкала, представляя себе, как сейчас плохо сестре, сама Марин внутри хранила мертвое молчание. Мама продолжала готовить обед, плотно сжав губы. Беспокойство выдавали только ее глаза, поминутно устремлявшиеся на стенные часы.

— Но я не пыталась, — говорит мама.

Вопрос Марин и мамин ответ повисли над нами, как бомба, готовая взорваться.

— Но ведь теперь это не имеет значения? — поспешно спрашиваю я. Это единственные слова в моем арсенале миротворца. У меня бывают кошмары — о Марин, запертой в чулане. Но в моих снах она плачет, а мама отчаянно пытается ее спасти. — Он не может ударить тебя снова.

— Нет, не может, — Марин смотрит на часы. Кажется, время застыло. Она поправляет волосы, одергивает блузку. Она снова становится боссом. Все признаки волнения исчезают с ее лица. Я даже начинаю сомневаться, действительно ли мы видели их. — Обед был чудесный, как всегда, — говорит она Трише. — Помочь тебе убрать со стола?

— Этим займется Элоиза, — отвечает Триша.

— Тогда мне пора.

Марин отодвигает свой стул, и тут мама останавливает ее:

— Ты так и не сказала, что тебя тревожит.

— Ничего такого, с чем бы я не справилась.

И мы втроем смотрим, как она выходит из комнаты и спокойно закрывает за собой дверь.

— С тобой все в порядке? — спрашивает Триша маму.

— Конечно.

Трудно представить себе, как у нее может быть все в порядке. Вероятно, Марин набрасывалась на маму и прежде. За те годы, что я отсутствовала, между ними могло произойти много подобных стычек. Однако, увидев мамину реакцию, я начинаю сомневаться в этом. Она вся дрожит, размолвка ее сильно расстроила. Своими натруженными руками она тянется за сумкой и шалью. Красота, которую она излучала прежде, исчезла. Осталась женщина, состарившаяся раньше времени.

— Мне надо идти. Уже поздно, — обернувшись ко мне, мама спрашивает: — Мы увидимся дома?

— Да, конечно.