След сломанного крыла

— Сколько раз я сам ошибался! Но я усвоил, что должен знать своих пациентов. Должен слышать, о чем кроме своих болезней они рассказывают мне.

— И как ты смог этого достичь?

— Наблюдая их поведение, выражение их лица. Людей, которые их окружают. Изучив пациента со всех сторон, можно понять, сумеет ли он преодолеть болезнь или нет, — его голос срывается. — Бывает, приходит человек, и сразу видно, что его ничем не согнуть. Такими можно только восхищаться. Учиться у них. Болезнь — не главное. Они могут сразиться с чем угодно. И побеждают.

— А что произошло, когда ты встретил меня?

— Я увидел победителя.

Мой отец снабжал нас ярлыками. Марин он прозвал «дохд-дай» — так называют в Индии особенно преуспевших людей. Триша была «матхаджи» — богиней на Земле, а я — «бевакуф», «дурочкой». Когда годами слышишь свое прозвище, начинаешь верить, что оно оправдано. Если кто-то утверждает нечто с уверенностью, начинаешь думать, что он знает, о чем говорит. Особенно если это человек, которому тебя поручили небеса.

— Ты не прав, — говорю я ему. Дэвид упрямо качает головой. — Я не победитель и никогда не могла им быть.

Я иду к двери и открываю ее.

— Соня, постой! Почему нет?

— Победителю есть за что сражаться, — слова отца возникают в моей памяти, подобно потревоженной змее, и эхом отдаются в голове. — А мне нет.

Я выхожу из здания больницы и снова часами кружу по городу. Из Пало-Альто я еду вниз к Лос-Альтос, проезжаю мимо дома Марин, а потом мимо дома Триши. Потом проезжаю мимо своей школы. Я никогда не ощущала свой город родным. Мне принадлежали только невидимые шрамы.

От воспоминаний становится тесно… Я ощущаю в желудке боль, а в душе — тоску. Я включаю радио на большую громкость, чтобы заглушить голос памяти, но этого недостаточно. Лицо Дэвида появляется передо мной, он зовет меня, но мне нельзя видеть его. Он не может быть моим спасителем. Он слишком чистый, слишком хороший для такой, как я.

Я вижу выезд на трассу номер двести восемьдесят и прибавляю скорости, стараясь убежать от демонов, моих преданных спутников. Сердце бьется все быстрее, и я боюсь, что оно выскочит из груди. Я со свистом проношусь мимо вечнозеленых деревьев, не замечая их красоты, за которую эту дорогу прозвали самой великолепной автострадой страны. Я все еще чувствую поцелуй Дэвида на своих губах, тепло его объятий. Казалось, его сердце билось в унисон с моим, а когда он назвал меня победителем, мне так хотелось поверить ему… Но прошлое не дает мне этой роскоши. Та, кто я есть, постоянно напоминает мне о той, кем я никогда не стану.

Направляясь в Сан-Франциско, я проезжаю мимо залива и еду вниз по Ван-Несс-авеню. Я въезжаю в знаменитый район Пасифик-Хайтс. Учась в Стэнфорде, мы с друзьями часто проводили там вечера, обследуя рестораны. Нам очень нравился тайский ресторанчик, откуда открывался чудесный вид на квартал викторианских особняков, Золотые Ворота и залив. Мои друзья спорили, кто из них приобретет в этом квартале жилье, когда сделает карьеру. Я всегда сидела тихо. Шестое чувство подсказывало мне, что я буду последней, кто купит себе дом или вообще хоть где-то поселится надолго.

Сейчас я проезжаю мимо этих домов, не останавливаясь, чтобы полюбоваться архитектурой. Я еду дальше, пока район не меняет облик: теперь вместо роскошных особняков вдоль дороги стоят покрытые граффити домишки с заколоченными досками окнами. Найдя то, что искала, я въезжаю на пустующую парковку, уперевшись колесами в край тротуара, и ставлю на ручной тормоз, чтобы машина не скатилась с холма. Я вхожу в пивнушку, где меня окутывают темнота и запах дешевого пива, которые изгоняют из моего сознания воспоминания о Дэвиде и его прикосновениях.

— Что будешь пить? — спрашивает бармен, когда я усаживаюсь на стул у бара. У него не хватает переднего зуба, а под ногтями видна грязь.

— Порцию виски, пожалуйста, — говорю я, вынимая кредитную карту. Я оглядываю помещение, глаза постепенно привыкают к темноте. Дешевые занавески позволяют проникнуть сюда лишь тоненькому лучику солнца. Сегодня в Сан-Франциско редкий солнечный день. Туман, который обычно накрывает город, рассеялся несколько часов назад.

Бармен ставит передо мной рюмку виски и бутылку. Я выпиваю янтарную жидкость одним глотком, наслаждаясь тем, как она обжигает горло. Я наливаю себе еще, и тяжесть у меня в желудке ослабевает. Моя рука дрожит — та самая рука, за которую меня держал Дэвид, когда мы целовались. Я тру ее, стараясь стереть след его прикосновения.

— Похоже, ты здесь в первый раз? — говорит мужчина, сидящий слева от меня.

Мой первый порыв — сказать ему то, что я обычно говорю в таких случаях: что он меня не интересует и черта с два ему удастся переспать со мной. Но сейчас, после разговора с Дэвидом, мои рефлексы притупились.

— В первый раз.

— Меня зовут Крис, — мужчина подсаживается поближе. В тусклом свете я вижу, что он одет в рабочую робу. — Я буду пить то же, что и она, — говорит он бармену. — Ты кто?

— Никто, — отвечаю я, опустошая еще одну рюмку.