След сломанного крыла

Джия тут же отпускает ее руку.

— Он в школе новенький. Его родители требуют от него очень многого. Он не хотел сделать мне больно. Он любит меня, — Джия умолкает, прежде чем нанести удар, которого Рани не ждет. — А почему ты спрашиваешь? Ведь дада тоже бил маму, правда?

Рани не отвечает. Она смотрит на свою внучку, недоумевая, как и когда та узнала правду. Она пытается спросить, но слова застревают у нее в горле. Она не может произнести ни звука. Она гладит Джию по спине, словно капризного ребенка, и тихо выходит из комнаты. Она медленно спускается по лестнице, каждый ее шаг — шаг в преисподнюю. Она крепко вцепляется рукой в перила, иначе от страха может поскользнуться и скатиться вниз.

Рани останавливается на нижней ступеньке, шевеля губами, когда из своего кабинета появляется Марин.

— Мамми! — она кидается к матери. — Боже, ты совсем побелела! Что случилось?

— Она знает, — шепчет Рани, не смея взглянуть на дочь, — она знает.

Марин не нужны никакие объяснения. Каждая из них бережет тайну, которую они хранили так долго, словно какое-то сокровище.

— Нет. Этого не может быть, — даже сейчас она понижает голос, боясь, что Радж может услышать ее. — Этого не может быть.

— Она сама сказала мне, — Рани кажется, что ступенька под ней проваливается, и у нее подгибаются колени. Она тянется к мангалсутре, висевшей на шее, забыв, что сняла ее. — Джия сказала, что это не так уж страшно, ведь и твой отец бил тебя.

— Нет! — от Марин исходят волны гнева, которые заполняют пространство между ними. — Тебе лучше уйти, — Марин оглядывается, вид у нее отчаянный. Она подходит к двери и открывает ее: — Уходи!

— Джия — моя внучка, — Рани не двигается с места. Она видит, что за гневом дочери кроется страх, что ею управляет страдание. — Я не уйду.

— Это ты ей рассказала.

Рани отшатывается, будто Марин дала ей пощечину.

— Что ты! Никогда! Зачем мне это?

— Чтобы причинить мне боль, — эти слова звучат как приговор, который Марин вынашивала долгие годы. — Ничем другим это не объяснишь.

— Ты же моя дочь! — Рани выплачется позже, в своей комнате, без свидетелей. — Я скорее причиню боль себе, чем тебе.

— Может быть, я и поверила бы тебе, если бы ты хоть раз остановила его. Если бы ты хоть раз вмешалась, — Марин встречается с Рани взглядом, давая понять, что разговор окончен. — Но тебе не было до меня дела. А вот я, представь себе, беспокоюсь о своей дочери.

Рани кивает, не пытаясь спорить:

— Если я тебе понадоблюсь, я рядом.

И, не говоря ни слова больше, уходит.

* * *

Рани часами сидит в темноте, уставясь на лежащие перед ней фотографии. Она с трудом различает лица на снимках, но это не имеет значения. Она помнила их все эти долгие годы. Среди них есть одна-две фотографии ее родителей, которых она практически не видела со дня своей свадьбы. Они никогда не приезжали повидаться с ней в ее новый дом. У них было много детей, и они радовались, что избавились от лишнего рта. Рани приезжала домой всего трижды. Два раза — чтобы показать новорожденных Марин и Тришу, а в третий раз — чтобы попрощаться перед отъездом в Америку. Именно тогда, перед тем как Рани собиралась уходить, мать вынула новое сари, дорогое по тем временам. Оно было когда-то подарено ей родителями на свадьбу, и она отдала его Рани.

— Чтобы ты меня помнила.

— Мы еще увидимся, — убежденно сказала Рани. — Америка не так уж и далека.

Но мать уже не слушала, ее вниманием завладел кто-то из детей. Через год после приезда в Америку Рани получила известие, что мать умерла, а отец женился на вдове из соседней деревни. Рани вынула сари из гардероба и запихнула его в комод, чтобы не думать о матери, которую едва знала.

Перед ней лежат фотографии с дней рождения ее дочерей, когда они были маленькими, вместе с множеством снимков Брента. Ему нравилось фотографироваться во время путешествий. Он вручал фотоаппарат Рани, а потом передавал его по очереди девочкам. Сохранились его фотографии на фоне Большого Каньона и около Белого дома в Вашингтоне. Марин и Соня вытягивались в струнку и широко улыбались в объектив, боясь сделать что-нибудь не так и вызвать его гнев. Только Триша чувствовала себя свободно, не опасаясь отца.

Рани перебирает фотографии и понимает, что среди них нет ее снимков. Она снова перебирает их, чтобы окончательно удостовериться. Она всегда исполняла обязанности фотографа, Брент только показывал ей, как наводить фокус и поймать правильный ракурс. Никогда он не предлагал сфотографировать ее, запечатлеть ее красоту на бумаге. Ирония судьбы состояла в том, что дочь, которую он не любил больше остальных, оказалась единственной, кто разделил его страсть к фотографированию.

— Что ты здесь делаешь? — Соня включает свет, и Рани щурится, пока ее глаза не привыкают к яркому освещению. — Мам, ты что здесь сидишь?

— Я видела Джию, — рана еще не затянулась и кровоточит. Рани не знает, как остановить льющуюся кровь. — Она все знает.

— Откуда? — Соня понимает, о чем идет речь.