След сломанного крыла

— Потому что ты лгала мне, — отвечает Эрик, который больше не в силах молчать. — Потому что я верил тебе.

«Ты тоже лгал мне», — хочу я крикнуть ему, стараясь удержать слезы.

— Ты говорил, что будешь любить меня, несмотря ни на что, — говорю я, бросая ему в лицо его же слова. Мне до боли хочется поколебать его веру в то, что семья — это всегда что-то прекрасное. Но я молчу, сохраняя нашу с матерью и сестрами тайну. Он никогда не узнает о невидимых шрамах, каждый из которых был когда-то открытой раной. — Думаю, мы оба лгали.

— Если ты так это видишь, — говорит он, — то нам не о чем говорить.

Мы в тупике. Возврата назад нет, отступать некуда. В голову не к месту приходит воспоминание детства, и я будто слышу отцовский шепот. Мы с соседскими детьми катались на велосипедах. Я еще не умела как следует кататься и все время падала; страх заставлял меня быть осторожной. Ребята дразнили меня, и я, обиженная, заплаканная, помчалась домой. Вбежав в дом домой, я влетела прямо в отцовские объятия. С особенной нежностью он вытер мои слезы и сказал:

— Ты замечательная, доченька. Не позволяй никому убедить тебя, что это не так.

— Наверное, ты прав, — говорю я, возвращаясь к настоящему. Я отворачиваюсь от Эрика и смотрю на женщину рядом с ним. Теперь я покажу ей, какова я на самом деле. — Мне не нужны его алименты. Я освобожу дом к концу месяца.

Я отодвигаю свой стул, готовая уйти. По пути к двери я оглядываюсь и вижу, что Эрик смотрит мне вслед. Я хочу сказать «до свидания», но не говорю.

* * *

Я там, где мысленно нахожусь всегда, — рядом с отцом. Я сижу около его кровати, его грудь вздымается и опускается вместе с респиратором. Я беру его руку в свои, его холод проникает в мое тепло и замораживает меня. Я надеялась на противоположное — он всегда был моим убежищем от бурь. Только с ним я чувствовала себя в безопасности. Когда твой корабль срывается с якоря, ты становишься жертвой прихотей огромного океана и не знаешь, куда он вынесет тебя, но все равно вынужден держаться.

— У меня никого не осталось, папа, — говорю я ему. — Я совсем одна.

Я жду и жду хоть чего-нибудь, что могло бы дать мне надежду. Какого-нибудь знака, который повел бы меня по нужному пути и привел бы к ответу на главный вопрос. Но моя дорога до сих пор не вымощена, и нет на ней знака, указывающего мне верное направление. История доказала, что события, которые подрывают устои твоей жизни, прячутся в таких тайниках души, что их даже вообразить нельзя, и всегда приходят неожиданно. Никакой компас не поможет избежать их, никакой набат не предупредит об их приближении. Они происходят, и ты должен сделать выбор: либо дать волнам поглотить тебя, либо бороться с ними, даже если при этом твои легкие заполнятся соленой водой.

— Я думаю, поэтому-то я и осталась, — тихо говорит Соня, входя в палату как раз в тот момент, когда я произношу слова, обращенные к отцу.

— Что ты здесь делаешь? — быстро спрашиваю я, смутившись, оттого что она меня слышала.

— Я работаю здесь, — напоминает она.

— Нет, не в больнице, — я обвожу рукой помещение: — Я имею в виду здесь, в папиной палате?

Она смущается не меньше меня, и мы обе настораживаемся. Соня оглядывается по сторонам, как будто ей не хочется отвечать. Но я не даю ей увильнуть.

— Ты пришла сюда навестить его? — спрашиваю я, заранее зная ответ.

— Да.

Сказать что-либо другое означало бы солгать. Она и не пытается, потому что я с детства знаю все ее уловки. Обычно я ловила ее на лжи и шантажировала, чтобы заставить дать то, что мне от нее было нужно. Боясь нашего отца, она всегда плясала под мою дудку. А теперь я раздумываю, не была ли и я сама марионеткой, чьи ниточки были видны всем, кроме меня.

— Что ты ощущала, когда он бил тебя? — осторожно спрашиваю я ее, охваченная стыдом. Я думаю о благотворительном завтраке, о благотворительности, направленной на защиту таких семей, как наша.

Соня отступает на шаг, готовая убежать. Это вопрос, который я никогда не задавала, не осмеливалась задать. Правда изменила бы образ отца в моих глазах. Он стал бы человеком, которому я не смогла бы верить. Даже когда я видела, как он бьет маму и сестер, я убеждала себя, что на самом деле это не он. Эти сцены были для меня как будто не совсем реальными. А еще я думала, что, возможно, мать и Марин с Соней и сами ведут себя неправильно. Если бы только они могли стать другими, более идеальными, он бы их не трогал.

— Я чувствовала себя так, будто от меня ничего не осталось, кроме отпечатка его руки, — говорит Соня, и ее шепот заглушает шум у меня в ушах. — Он владел мной. Я была лишь предметом, на который он изливал свою ярость.

— Так как же тебе удается жить без него?

Этот вопрос подсказан мне инстинктом. Я знаю, что Марин и Соне словно ампутировали ноги. Они учились ходить с протезами, часть их самих была насильственно у них отнята.

В ее взгляде мне видится что-то невысказанное. Тайна, которой она не поделится.

— Я просто стараюсь все забыть.