След. Укус куфии

…Когда Рогозин-старший наконец вернулся с рыбалки, уже совсем стемнело. Увидев свет в окне, он забеспокоился и прибавил шагу. Не снимая болотных сапог, с удочкой в руках, с прицепленным к ремню большим пакетом, в котором трепетали и бились живые еще рыбины, Николай Демьянович прошел сквозь веранды прямиком в комнату.

На диване мирно спала дочь.

Он успокоился и пошел переодеваться, по дороге автоматически выключив работающий телевизор. Разбуженная неожиданной тишиной, Галина Николаевна поднялась, подошла и обняла отца сзади, прижалась лицом к его спине.

— А я думал, ты раньше пятницы не соберешься…

— Пап, я так соскучилась…

Отец кивнул на телевизор.

— Вот из города ведь приехала! И сразу к этому… давно его выбросить хочу…

Галина Николаевна, как в детстве, потянула на себя пакет и заглянула внутрь — там били хвостами крупные рыбины.

— Ого! Это кто?

— Щуки.

— Давай сюда, я почищу…

— Что-то случилось?

— Почему ты решил?

— Я твой отец…

Как известно, можно бесконечно смотреть на языки пламени и на текущую воду. Нет ничего красивее и загадочнее этих двух стихий, даже если одна из них — дачный костер, над которым исходит паром котелок с ухой.

Над ухой, как всякий уважающий себя рыбак, священнодействовал Николай Демьянович. Он никогда не доверил бы процесс ее приготовления женским рукам.

— Еще чуть-чуть, — авторитетно заключил отец, попробовав варево.

— Пап, а я сегодня Султанова видела.

— Султанова? Того самого? Замминистра? Он что, извиняться приезжал?

— Пап, ну за что ему извиняться? Что его назначили, а не меня? Да и когда это было… Нет, он по делу приезжал.

— Да? По какому?

— Они службу новую создают. Экспертную. На федеральном уровне.

— Ну?

— Ну, и он мне предложил ее возглавить. И начать с поимки Органиста.

— А ты?

— Я отказалась, пап.

— Почему?

— Ну что ты спрашиваешь? Сам не понимаешь? У меня сейчас другая работа, другие обязательства… вообще все другое…

— Ну, ты отца-то не пытайся обмануть! Федеральный судья, хоть и в отставке, легко отличает правду от вымысла…

Как бы подтверждая свои слова, Рогозин-старший залихватским ударом расколол сухое полено и подбросил дров в костер.

— А я и не обманываю.

— Хочешь сказать, что ты теперь теоретик?

— Ну, что-то вроде того.

Отец недоверчиво усмехнулся. Уж он-то хорошо знал свою резкую, энергичную, быструю на слово и дело решительную дочь. Вот уж кто прирожденный человек действия. Не сухарь-теоретик — практик…

Николай Демьянович решил на время свернуть явно трудный для Галочки-Галчонка, но важный для полковника Рогозиной разговор. Поэтому, произведя последнюю дегустацию, отставной судья вынес вердикт:

— Вот! В самый раз. Давай тарелки.

И сам же не выдержал — вернулся к теме, заметив не без иронии:

— А лестно, должно быть, теоретику такие предложения получать?

— Пап! При чем здесь «лестно, не лестно»?!

— Ешь. Ешь и слушай.

— Вкусно-то как!

— Так вот, дочка, думаю я, что ты лукавишь. А причины, по которым ты отказалась, — всего две. И ты сама боишься себе в них признаться.

— Да? А ты, как опытный психолог, все разглядел на лету?

— Ты — моя дочь, и знаю я тебя как облупленную. Здесь никакой психолог не нужен.

— Так что за причины?

— Первая — ты просто боишься. Давно не работала. Делом настоящим давно не занималась. Разучилась встречаться с человеческой бедой лицом к лицу. Потому и страшно. Менять что-то страшно. Хоть и тянет. Тянет ведь?

— Ну, а вторая причина? — Дочь отставила тарелку с ухой и жестко посмотрела ему в глаза.

Сейчас это был не любимый папа. Это был оппонент. И она с готовностью приняла вызов.

— А вторая, Галчонок, куда более прозаическая и менее привлекательная. Ты не хочешь работать под началом Султанова. Ну да, не пристало нам! Гордыня — вот вторая причина, нелепая и смешная. Он ведь тебя не в кресле зад просиживать звал.

— Ты считаешь, я совершила… подлость?

— Ну… подлость не подлость… Знаешь, когда я только начинал, было такое правило: судья, вынесший смертный приговор, был обязан присутствовать при исполнении этого приговора. Некоторые после такого испытания уходили из судей. Не выдерживали психологически. Знаешь, за свои решения приходится отвечать. И главное — перед собой.

Отец замолчал.

Дочь не спросила, почему он вспомнил это страшное, но справедливое правило. Вывод из сказанного им следовал один — именно она, отказываясь действовать, выносит приговор будущим жертвам Органиста.

Подсознательно Галя Рогозина это ощущала. Поэтому сегодня везде — на страницах газет, в телесюжетах, в радионовостях, даже в сегодняшней нелепой ситуации с якобы уводимым ребенком — она читала отчаянный упрек: «Посмотри на все это, посмотри! Ты это видишь и ничего не хочешь сделать? Сколько их еще будет, жертв, — десять, двадцать, сто? И за каждую из них ты будешь казнить себя, как судья, вынесший несправедливый смертный приговор!»

Николай Демьянович доел уху и отставил тарелку. Он заметил перемену в настроении дочери. Сейчас ей необходимо было побыть одной:

— Я в дом пойду, а то холодно что-то. Когда сидеть надоест, потуши костер и приходи. Чайку попьем. Хотя у огня сидеть не надоедает…