След в след

Он вошел в зал, когда сэр Чезлит заканчивал приветствие, обращенное к дипломатическому корпусу. Естественно, что появление второго Молотова повергло присутствующих в шок. Паника еще больше усилилась, когда двойник Вячеслава Михайловича бросился к нему и, повалив на пол, своим телом закрыл Молотова от возможного удара. Конечно, в этой неприятной истории был виноват сам Молотов, однако он во всем обвинял двойника. Пользуясь отсутствием Сталина, даже просил Берию арестовать его и расстрелять.

Гневу Сталина, пишет отец, не было предела. «И через несколько месяцев, вспоминая о Молотове, он ругал его последними словами, кричал, что напрасно он, Молотов, думает, что без него не обойдешься: «Поставим на его место любого двойника, чтобы речи его дурацкие читал да в Совнаркоме председательствовал, ни одна собака подмены не заметит!»

Хорошо известно, что отношения Сталина с его второй женой Надеждой Аллилуевой были холодными. Она не понимала его замыслов, его борьбы и не сумела стать ему верной подругой. Однако Сталин не разводился с ней, разумно считая, что враги могут использовать это в своих целях. Чрезвычайная занятость Иосифа Виссарионовича делами оставляла ему мало времени для общения с семьей. Но как человек, ставящий во главу угла справедливость, Сталин считал, что загруженность партийной и государственной работой никак его не оправдывает. Его долг – обеспечить жене мужа, а детям – отца. В этой ситуации он стал поручать свои семейные и супружеские обязанности двойникам – тогда другого выхода не было. Когда Надежда все поняла, она набросилась на него с отвратительными упреками, и Сталину понадобился весь его непререкаемый авторитет вождя народа, чтобы призвать жену к порядку. Внешне Надежда подчинилась, плохо ли, хорошо ли – делала вид, что не отличает Сталина от его двойников, но смириться с этим так и не смогла, домостроевские предрассудки взяли верх.

Впрочем, всем было ясно, что это частный случай. Общие же принципы готовящейся реформы верны, и менять в них что-либо нет никакой необходимости. В итоге ее окончательный проект был готов к лету сорок первого. Осенью того же года она должна была пройти обкатку на территории Ставропольского края, среди народов самых разных обычаев и культур, а весной следующего, сорок второго, после одобрения Верховным Советом, вся страна должна была перейти к новым семейным отношениям. Основой реформы стали следующие два положения:

1. На всей территории Советского Союза полностью и окончательно уничтожаются старые семейные отношения, все браки объявляются недействительными, все дети – незаконнорожденными. В точном соответствии с биологической наукой новыми братьями и сестрами объявляются граждане СССР, внешне абсолютно похожие друг на друга и различающиеся по году рождения не более чем на три года. Граждане, столь же похожие на них, но рожденные на 20 лет раньше, назначаются их отцами и матерями, на 40 и более лет – дедами и бабками.

2. Новый брак, заключенный между гражданами СССР, означает одновременное вступление в брачные отношения всех их братьев и сестер.

Преимущества новой семьи были очевидны. Коллективизм, полная взаимозаменяемость ее членов дали бы возможность партии буквально в несколько лет воспитать нового человека. Задача эта представлялась такой важной, что проведение реформы было решено поручить испытанным бойцам НКВД, которые в свое время столь успешно боролись с беспризорничеством.

Документы и особенно фотографии, хранящиеся в архивах органов, позволяли в кратчайший срок сформировать новые семьи, разыскать отцов и матерей, братьев и сестер, раскиданных по необъятным просторам Родины. Всему помешала война. Она заставила отложить и эти планы, в разработку которых мой отец вложил всю свою жизнь, но осуществления которых так и не дождался. Он умер в Москве в январе сорок девятого года.

До бумаг деда руки у меня дошли лишь через три года. Я тогда по приглашению «Известий» вернулся в Москву, в нашей старой квартире жила сестра с мужем, и я поселился в комнатке деда. Со дня его ареста прошло почти двадцать лет, но в этой маленькой шестиметровой клетушке так никто и не жил, лишь иногда ночевали наезжавшие в Москву родственники. Шкаф был забит дедовыми вещами, а на столе до сих пор даже лежали его бумаги, не изъятые при обыске.

День мой в Москве делился на две четко очерченные части: всю первую половину дня я лихорадочно писал, пытаясь выполнить в срок взятые на себя обязательства, а по вечерам разбирал его вещи, смотрел фотографии нашей некогда многочисленной семьи. Детские воспоминания и семейные предания постепенно возобновлялись во мне.