След в жизни

Юрка как-то умудрился сделать откидную крышку — вход. Теперь строительство можно было считать законченным. В метре от пола на проволочных растяжках мы привесили лист жести. Получилась висячая печь. Из протирочной ветоши мы смастерили матрац. Правда, он получился тонкий, как блин. Зато матрац! В общем, дом вышел что надо!

Гошка все время жалел, что не захватил с собой фотоаппарат.

— Ну кто поверит, что и на айсберге можно иметь приличную квартиру со всеми удобствами! — шутливо сокрушался он. — Прямо хоть устраивай плавучие курорты!

Но как Гошка ни старался развеселить нас и развеять тягостные мысли, мы все трое понимали, что дело наше — дрянь.

Наступили настоящие холода. Мы ввели строгий лимит на топливо. Снег выпадал уже несколько раз. Каждое утро мы выходили наверх, делали гимнастику и, постояв минут пять на краю айсберга, мчались, закоченев, домой. Теперь сильные пронизывающие ветры дули каждый день. Но наша мачта с флагом держалась молодцом. Она гнулась, как тетива лука, скрипела и визжала, но оставалась на своем месте.

Полярная зима была на носу. Долгая темная северная ночь вступала в свои права. Все чаще и чаше в небе полыхали полярные сияния. Запасы топлива почти истощились, не было никаких надежд на то, что нам удастся перезимовать на айсберге.

Мы грелись теперь только раз в два дня. Глупо как-то получалось. Продуктов оставалось еще достаточно, но холод грозил нам смертью. С грустью мы смотрели на последнюю кучку дров в углу комнаты. В баночке осталось несколько капель солярки для растопки. Мы берегли их как зеницу ока. На улицу мы теперь почти не выходили, чтобы не выпускать из дома остатки теплого воздуха.

Последнее полено мы сжигали в торжественном молчании. Полено горело долго и громко потрескивало. Из него выступали капельки воды и, пузырясь, исчезали.

Мы хорошо прогрели напоследок ноги, стараясь как можно дольше сохранить в них тепло. От ног все болезни.

Головешки дотлели, и наша комната погрузилась в сплошной мрак.

— Все! — раздался в темноте Юркин голос.

— Что все? — задумчиво произнес Гошка.

— Последнее полено, говорю, сгорело!

— А-а-а-а!

Наступило тягостное молчание. Потом Гошка обратился ко мне:

— Эдька, ты всю жизнь прожил на Севере. Сколько может человек продержаться без тепла?

— Один — мало.

— А если не один?

— То больше.

— А сколько?

— Не знаю! Один раз я пролежал с собаками в тундре двое суток.

— А сколько можем продержаться мы?

Я боялся этого вопроса. Только я, изъездивший Север вдоль и поперек, знал, что больше недели нам не протянуть. Но просто я не хотел говорить о смерти. Я промолчал.

— Выходит, что мы все замерзнем! — заключил Гошка.

— Ты что, боишься смерти?

— Боюсь!

— Я тоже. Вот ведь как в жизни может получиться. Жил человек и пропал. Пропал ни за что!

— Вот потому-то я и боюсь смерти, что она бесцельна, — Гошкин голос дрожал. — Ну что полезного я сделал за свои восемнадцать лет? Почти ничего. Глупо умирать, не принеся людям пользы. Каждый человек должен оставить свой след в жизни.

Мне стало очень грустно, и на глаза невольно навернулись слезы. Айсберг становился для нас плавучим гробом.

Я молча плакал, боясь, как бы ребята не догадались о моей слабости.

Мы могли продержаться еще несколько дней. Консервные банки с трудом открывались, как будто жесть от мороза превращалась в сталь. Мы брали в рот оледеневшие куски мяса и медленно сосали их.

Первым простудился Гошка. Он начал отчаянно кашлять, содрогаясь, словно в припадке. Мы ничем не могли помочь ему, но, ложась спать, укладывали Гошку между собой, стараясь согреть его своим теплом.

Однако Гошке становилось все хуже и хуже. Мы чувствовали, что наступает развязка. Приступы кашля душили Гошку. Он хватался за горло и сжимал его своими длинными пальцами, стараясь заглушить боль, от которой перекашивалось его лицо. Его могло спасти только тепло, только одно тепло.

Юрка не находил себе места. Он вышагивал из угла в угол и в отчаянии повторял одну и ту же фразу:

— Сейчас бы несколько литров солярки! Всего несколько литров солярки, и я бы поставил Гошку на ноги с помощью горячей картошки и чая!

Гошка слушал и молчал, потом снова задыхался в кашле, который с каждым разом становился все длительнее.

Прошло еще несколько дней.

Как-то Юрка вытащил из-под рубашки банку с горохом (он оттаивал ее на своем теле) и начал кормить Гошку. Тот съел две ложки. Передохнул, потом съел еще ложку.

— Пока хватит… Я больше не могу… Спасибо, ребята!

Гошка дышал тяжело, словно огромный груз придавил его грудь. Потом он закашлял безудержно, до хрипоты. Приступ длился долго, но в конце концов прошел, и Гошка уснул. Мы легли тоже. Прошло около часа…

Вдруг Гошка дернулся и начал произносить какие-то бессвязные фразы.

— Бредит, — прошептал Юрда.

Гошка внезапно вскочил и прошептал с хрипом:

— Корабль… Корабль… Я вижу корабль!

Кашель опять начал душить его. Мы пытались успокоить Гошку и уложить обратно, но он стал сопротивляться и все время кричал:

— Кора-а-абль! Кора-а-абль!

Очевидно, у него началась галлюцинация.