Следопыт

— Так еще лучше. Рассказывайте без оглядки на меня — я успею записать. И ничего не упускайте. Ни одного движения, ни одного переживания, ни одного слова. Восстановите в памяти обстановку. Встречи с людьми. Имена товарищей, воевавших рядом. И, самое главное, не забывайте, каким вы были в ту пору, когда впервые надели зеленую фуражку.

— Трудно сейчас, через двадцать пять лет, восстановить, каким я пришел на границу, что и как говорил, о чем думал. Все, что приходилось делать, хорошо помню, а слова и переживания забыл. Не все, конечно. Многое врезалось в память.

— Постарайтесь вспомнить. Это очень важно, уверяю вас. Чувства не выдумаешь. Да и не хочется мне ничего прибавлять от себя. Правда в тысячу раз симпатичнее самого хорошего вымысла. Память — удивительный механизм. Нужно только сосредоточиться, и она выдаст вам столько…

— Н-да, нагрузочка! — усмехнулся Смолин. — Если бы я знал, что мои переживания кому-то понадобятся!.. Попробую. Но предупреждаю: сами на ус наматывайте, что к чему. Сразу поворачивайте мои оглобли, если потащу вас не туда. Останавливайте, если не так буду рассказывать. А там, где не доберу, вы красок добавляйте, оформляйте картину. Подходит вам такой разговор?

— Вполне. Разжигайте костер, Саша, и об остальном не заботьтесь.

Федя Пономарев и Газон

Еще до школы я подружился с Витькой Бугровым, Он первый мой друг. Летом бегали на речку купаться, грибы и ягоды собирали в лесу, а зимой в санки запрягали по две-три собаки и гоняли лихие упряжки по большеболдинским улицам и ее околицам, заваленным снегом, на смех и диво всей деревне. А когда подросли младшие мои братья, Василий, Виктор и Иван, я подружился с ними. И в школе, во всех классах были дружки — от первого до седьмого. За всякого, бывало, цеплялся. Прилипчивым был парнишкой. Ничего не поделаешь. Таким характером наделили меня Татьяна Матвеевна и Николай Иванович Смолины. Не терпел одиночества. Даже в школу шел обязательно с кем-нибудь вдвоем. Сидел за партой с Виктором. На переменах носился с ним по двору. Уроки готовил с ним.

И на фронте чуть ли не с первого дня обзавелся другом. Федя Пономарев был старше меня на целых четыре года. Воевал с первого дня. Дважды был ранен. Имел звание сержанта. Удостоен правительственной награды. И вообще превосходил меня по всем статьям. Выше ростом. Проворнее. Серьезнее. Улыбался редко. Говорил веско и мало, как генерал. Службу исполнял аккуратно. Начальство уважал, но не подлаживался к нему. К себе и к товарищам относился строго, поблажек не признавал ни под каким видом. Особенно доставалось от Феди мне, грешнику. Командир отделения и начальник заставы не делали мне никаких замечаний, а дружок распекал с утра до вечера: заправочка и выправка у меня, видите ли, разгильдяйские, и двигаюсь я не как солдат-фронтовик, а как сонная муха, автомат держу как грабли, много и без всякой причины смеюсь, а на священную народную войну смотрю несерьезными глазами. Чего только не приписывал мне мой дружок Федя! В какой только бок не шпынял! А я не обижался. Слава богу, хватало ума. Со стороны виднее, какой ты. Наскоки Феди я обычно принимал тихо, улыбаясь. Но ему не нравились и мои улыбки. А что я мог поделать с собой? Не хочу улыбаться, а не могу. Сами губы, против моей воли, растягиваются. Таким улыбчивым уродился. Каюсь. Не к месту и не ко времени улыбался. Тот, кто не знал меня хорошо, всякое мог подумать. И думали.

— Ну, чего ты скалишь зубы, как та легавая? Что тебе смешно? Кто тебя щекочет?

Федя сердился, а я улыбался. Вот так мы и дружили: один угрюмый и сварливый сверх всякой меры, а другой уж очень улыбчивый. Огонь и лед. Ничего, уживались. Никому не были в тягость. Солдаты как солдаты. Не хуже других.

Это все присказка. Теперь начинается сердцевина. Три года, с первого дня войны, у нас, пограничников, не было западной границы. Ее заменял передний край фронта. Проходил он в эти годы далеко от Буга и Сана. На Днепре, на Донце, на Дону, на Кубани, на Тереке, а то даже в горах Кавказа. Тяжелое время. Мы охраняли тылы армии, ловили парашютистов, переброшенных через фронт диверсантов и шпионов. Конвоировали военнопленных до мест погрузки. Сопровождали эшелоны до пересыльных пунктов. И только летом сорок четвертого, после разгрома гитлеровских войск в Белоруссии, Западной Украине и в Прибалтике, Красная Армия очистила нашу землю от пришельцев, вернулась на родные пограничные земли и вплотную подошла к рекам Сан, Западный Буг.

Со дня на день мы ждали приказа о переброске нашего полка особого назначения на государственную границу. Мы были готовы в любое время переключиться на чисто пограничную службу. Наши войска наступали, и военнопленных было видимо-невидимо. Работы у нас было по горло. Мы конвоировали фрицев длиннющими колоннами. Железнодорожники еле успевали подавать нам пустые эшелоны.