Следопыт

— Никому я здесь не нужен, товарищ старший лейтенант. С утра до вечера баклуши бью.

— Сами виноваты, товарищ Смолин. Берите молодую собаку, дрессируйте, воспитывайте.

— Где ж ее взять? Нет в отряде подходящих собак.

— Ну, знаете!.. Плохо стали видеть, товарищ Смолин. В моем распоряжении добрая сотня рабочих собак, да в питомнике столько же.

— Собак много, а подходящих к моему характеру нет.

— Есть! Выбирать не умеете.

Ни злиться, ни повышать голоса Смолин не имеет права. Терпит. Говорит, как ему положено.

— С каких это пор, товарищ старший лейтенант, вы потеряли веру в инструктора Смолина?

Смягчился Николаев.

— Ну, а если умеете, то не хотите выбрать. Привередничаете.

— Да вы поймите, товарищ старший лейтенант, но могу я после Джека работать с какой-нибудь собакой.

— Другие работают с рядовыми собаками, а вам подавай особо даровитую, особо породистую, особо покладистую, особо приметную!

Вот и договорились… боевые друзья. Бывшие друзья. Все. Можно разбегаться. Но они не торопились. Сидели. Смотрели друг на друга. И даже теперь, после всего, что было сказано, Смолин не верил, что Николаев так думал, как говорил. Глаза его по-прежнему были ласковыми. Почему же не скажет он ничего по-доброму? Должность мешает?

— Пошлите в тревожную группу, товарищ старший лейтенант. Временно. Проветрюсь, хлебну свежего воздуха — и вернусь.

— Ты мне здесь, дорогой Саша, нужен. Не могу без тебя.

— Ну если так, я подам рапорт по всей форме.

— Подавай. Я наложу резолюцию: «Категорически возражаю».

— Я демобилизуюсь.

— Не посмеешь.

— Для такого дела большой храбрости не надо.

— Ты не сделаешь такой глупости.

— Какая ж тут глупость? Все пограничники, отслужив свой срок, демобилизуются.

— А ты не «все». Ты Смолин! Следопыт божьей милостью. Самородок, плюс школа, плюс опыт, плюс громадная любовь к своему делу. Не можешь ты бросить границу. Глубоко ты вошел в нее. Засохнешь без КСП, без тревог, без преследований, без ракетных всполохов, без красно-белых столбов. Граница — твоя жизнь.

Правильно сказал. Хорошо. В душу заглянул. Мысли и чувства Смолина в слова отлил. Раньше не очень нахваливал следопыта, а теперь вот, в самое неподходящее время, проговорился. Действительно, Смолин не мог уйти с границы. Всю жизнь будет носить зеленую фуражку. Нигде не будет ему так интересно, как здесь. На границе он открыл себя. Зачем же бежать отсюда?

Смолин засмеялся. С трудом, через силу, подавив собственное сопротивление, но все-таки засмеялся.

И Николаев улыбнулся, Совсем мирно. Без всякого усилия над собой. Искренне. Доверчиво. Дружелюбно.

— Думаешь, я не тоскую по Джеку? Думаешь, не понимаю, какую мы собаку потеряли? Такой у нас больше не будет. Да, невосполнимая потеря. Но гибель Джека не должна отразиться на нашей работе. Мы с тобой люди, у нас больше возможностей, чем у даровитого Джека.

И он еще долго обстоятельно говорил на эту тему. Когда он высказался, Смолин опять принялся за свое:

— Товарищ старший лейтенант, отпустите месяца на три-четыре. Мне надо переменить обстановку. Поездить. Побегать. Поработать. Повоевать. Окунусь с головой в кипяток и прорубь — забуду про все.

Николаев посмотрел на Смолина, подумал и сказал:

— Ладно, убедил. Отпускаю. Может, ты и прав. Бегай! Воюй! Да смотри без ухарства. Возвращайся целехоньким, как стеклышко.

В тревожной группе Смолин собирался пробыть два месяца, а провоевал там полгода. Много было всяких случаев, для целой книги хватило бы рассказов. Но я расскажу только про белые снега и березовую рощу.

Дело было в разгар зимы, в самую снежную пору. Всюду белела снежная, целина. Сугробы, сугробы, сугробы. Деревенские крыши нахлобучили громадные белые тулупы. Проселочные дороги утрамбованы, подняты над землей, как железнодорожная насыпь. Чуть свернешь — проваливаешься выше пояса. Сибирские снега лежали на западноукраинской земле. Хорошо еще, что сильных морозов не было. Трудно приходилось пограничникам. Да и нарушителям нелегко было убегать, прятаться: метель не мела — все следы отпечатаны на снегах.

Встав на лыжи, пограничники очищали глухие леса от бандеровцев. Двоих поймали, связали, уложили в сани и отправили в комендатуру. Смолину и рядовому Бодрых приказано было конвоировать задержанных. Поехали. Бодрых правит лошадьми, а Смолин сидит в задке саней с автоматом наготове и глаз не спускает с головорезов. Все для них кончено. Но разве такие примирятся со своей долей? Пока живы, до тех пор будут сопротивляться, искать выхода из безвыходного положения. Кто знает, не ухитрятся ли как-нибудь сбросить с себя путы?

Но вояки с трезубцами на шапках ведут себя смирно. Не шелохнутся. Не смотрят на белый свет. Тихонько посапывают носами. Вроде как спят. Не верит им Смолин. Все время ждет какой-нибудь самой отчаянной выходки с их стороны. Терять им уже нечего. Пан или пропал.