Следователь

Нет ничего приятнее, чем начать день с превышения служебных полномочий, поэтому настроение следователя сразу поползло вверх, как столбик ртутного термометра. Он вскочил с кровати, сунул в тапок правую ногу, сплюнул через плечо (не то, чтобы всерьез подозревая враждебную порчу, но устав требовал), сунул ногу в левый тапок и сделал несколько энергичных движений руками, символизирующих утреннюю зарядку. Затем следователь раздвинул занавески и открыл окно, некоторое время наслаждаясь вливающимся в мансарду потоком холодного воздуха, обогащенного запахами деревни: навоз, печной дым и влажная земля.

Вид из окна, по мнению Фигаро, был великолепен. Дом госпожи Марты Брин — знойной вдовушки, матери Куша и Хоржа — стоял на склоне холма, и единственное окно мансарды было обращено к Старому Городу, так что в нем не маячила закопченная громада фабричного Центра. До самой реки Строчки, серая лента которой проблескивала сквозь скопившийся на дне оврага утренний туман, сколько охватывал взгляд, не было видно ни одного дома, выше трех этажей и ни одной заводской трубы. Зато во множестве виднелись пестрые лоскуты осенних садов, покосившиеся заборы, просмоленные кресты телеграфных столбов, жавшихся к обочинам разбитых дорог и дымы костров, на которых догорал пожухлый сорняк и прочий огородный мусор. Сквозь ветви старых кленов виднелись облупившиеся оградки близкого кладбища — хорошая примета.

Фигаро еще с вечера предупредил, что позавтракает в городе (о чем сейчас, вдыхая аромат пирожков, он и сокрушался), но труба, как говорится, звала. Он оделся, нахлобучил свой любимый котелок темно-зеленого фетра, провел рукой по щеке и пришел к выводу, что бритва с пеной могут обождать. Сунув в карман револьвер, он подхватил саквояж и шагнул за порог.

Во дворе его уже ждала открытая коляска, запряженная парой недурных лошадей: Матик расстарался. В коляске никого не было, однако Фигаро не успел даже открыть рта, как кучер — вихрастый шатен лет сорока, облаченный в темно-синюю шинель, сапоги и почтовую фуражку с молниями, повернулся к нему, широко улыбнулся, спрыгнул на землю, сорвал с руки белую перчатку и протянул руку.

— Я Гастон, заместитель городского головы. Буду Вам показывать, что да как.

— Ага! — Фигаро сощурился. — То есть господин Матик решили самоустраниться, дабы не испачкать рукава, а Вас, мил-человек, использовать как затычку для своей задницы-с?

— Ну, в общем, да, — кивнул Гастон и расхохотался. Смех у него, надо сказать, был заразительный: Фигаро поймал себя на том, что улыбается. Зам Матика начинал ему нравиться, хотя сразу становилось ясно, что за лубочной простотой скрывается прямота штопора и полномочия Пилата — голова был не дурак. Фигаро пожал протянутую руку и забрался в коляску. Гастон сел напротив, сдул с рукава невидимую пылинку и спросил:

— Ну-с, куда поедем первым делом? В морг?

— Фу, ну что за предложение, в самом деле? — Фигаро скривился. — Предлагать незнакомому человеку, который, к тому же, с утра не покушамши, скататься в гости к покойнику — фу! Этого клиента мы всегда успеем навестить; думаю, что он от нас никуда не денется, если, конечно, Матик не развел у себя в городе банду некролекарей. А поедем мы с Вами, любезный, на место преступления. Вы, заодно, мне все и расскажете по дороге…

…Гастон не пересел на место кучера, а просто провел рукой над козлами. Воздух над лошадями задрожал, и они послушно тронулись с места. Фигаро нахмурился. Контроль психики — даже животных — уже был ворожбой на грани фола, а управление гужевым транспортом таким способом в городской черте сулило немалый штраф. То есть следователю как бы намекали: ты-то, конечно, милый, следователь ДДД и все такое, да только не забывай, сахарный, под кем ходишь.

«Вот и первый колдун», подумал следователь. «Это если не считать Матика, но у Матика силы и знаний — пшик. Коляска-то, конечно, зачарована не этим, в шинели, но включить чары ума у него хватает. Интересно…»

Господин Марко Сплит (ныне покойный) снимал апартаменты в Развале — узкой линии живописных городских руин соединяющей Старый Город с Центром. Это был кусок города, который Центр пережевал, но еще не успел проглотить: пустые дома, заколоченные лавки и слабо пульсирующие фонтаны, в которых плавала осенняя листва пополам со строительным мусором. Предприимчивый Матик сколотил целое состояние, скупив здесь землю, а потом втюхав втридорога жадным фабрикантам, и теперь Развал ожидал своего часа: целые кварталы, предназначенные под снос и последующую заводскую застройку.

Дом номер четыре в Юбилейном Тупичке походил на последний бастион вдребезги разбитой армии: почерневший от времени кирпич четырехэтажной башни и узкие бойницы окон, подслеповато блестевших пыльными стеклами, напоминали об осадных лестницах, катапультах и кипящей смоле. Перед парадным входом разливалась лужа размером с небольшое озеро, в которой отражалось серое небо, веревки, где сушилось вылинявшее белье и подслеповато щурившееся окно с одинокой геранью на подоконнике.