Следственный эксперимент

Я возвращаюсь в гостиницу в хорошем настроении. Первый день следствия близится к концу, все идет как по маслу — кто убил, неизвестно, кого убили и почему, тоже неизвестно, подозреваемые лица исчисляются магическим числом семь: ксендз, директор музея, органист, художник, сакристиан и двое в сапогах — дворник Жолтак и еще Некто. Можно причислить сюда и костельную уборщицу пани Анелю. Но тогда число возрастет до восьми и утратит свою магическую привлекательность. Поскольку ксендз зафиксировал в своем диариуше, что пани Анеля покинула костел еще при жизни неизвестного, я пока что оставляю ее в стороне. Беседа с ней — дело завтрашнего дня. Кроме того, я участвовал в беседе, окончившейся согласно обычаям нашего края песнями, познакомился с большинством свидетелей, был угощен натуральной настойкой, заподозрил ксендза в графомании, органиста — в тщеславии, сакристиана тоже заподозрил, хотя и не знаю в чем. Так что, "все хорошо", как некогда пел Утесов. Я, разумеется, не пою, я не органист, я только думаю про себя, что все хорошо, по крайней мере, есть над чем подумать.

В номере я нахожу Локтева. Оказывается, он ждет меня уже полчаса и уже волнуется, жив ли я и здоров. Вид у него понурый, на лице гримаса неудовольствия, некоей даже обиды, из чего я заключаю, что от Жолтака и Белова он удовлетворения не получил. Да и получить не мог — он молодой, ему результаты нужны. Ему кажется, когда найдем убийцу, тогда и праздник настанет. А само следствие, поиск, парение в воздухе, как у орла, который следит добычу, — это ему пока непонятно. Он еще «пинчер» — кинуться на преступника и вцепиться, потом на следующего и так далее, а там — ура! чистота среди людей. А меж тем я его учил, что нельзя так заблуждаться, поскольку преступность, увы, в обозримое время неискоренима. Девять процентов населения в любом городе или селе рождаются с патологией психики. Из них рекрутируются гении, всевозможные чудаки и, к сожалению, криминальные элементы. Прав оказался профессор Ламброзо в своем споре с утопистами, а ведь сколько ушатов грязи было вылито на его имя за теорию о прирожденных преступниках. Конечно, думать, что некоторых из них в данную минуту папы и мамы катают в колясочках, не очень приятно, но можно б утешиться тем, что хоть в детские свои годы они доставляют радость…

— Чего это ты, Саша, кислый? — спрашиваю я. — Как время провел?

— Попусту, — отвечает Локтев. — Пришел к Белову. Стучу. Открывает пацан. "Папа дома?" — "Сейчас вернется. А вы кто?" Объясняю. "Можете подождать", — говорит. Сажусь, жду. Десять минут. Двадцать. Приносит "Науку и жизнь". "Вот практикум психологический, разгадайте". Разгадал. Еще полчаса к черту. "Куда же папа ушел?" — "Ой, — кричит, — забыл. На рыбалку. Извините". Ах ты, думаю, сопляк. Пошел к Жолтаку. Этот дома сидит, в окнах свет, дверь закрыта. Стучу — ни слуху ни духу. Стучу в окно — к окну подошел. "Кто вы такой?" — спрашивает. «Милиция». — "Документ ваш покажите", — куражится. Показываю. "К стеклу его приложите", — с издевкой такой, вдруг, мол, фальшивый. Приложил. Читал, читал, думаю, не откроет, повестку, скажет, пришлите. Запоры открыл, крючки откинул — впустил. "По какому, извините, делу?" — "По делу убийства в костеле". — "Я, — говорит, к убийству никакого отношения не имею. Я и узнал про это убийство днем. Соседка сказала. Жолтак, говорит, в костеле человека убили, пошли скорей. Как, говорю, в костеле? Не может быть. Господи, врешь". И пошел, и пошел, да все около. Ничего не видел, не слышал, скамейку, строгал, кто мимо ходил — не смотрел: ходят люди — значит, надо им ходить. В костел заглянул на минуту, а почему на минуту — потому что в рабочем был костюме — неприлично, значит. Знает что-то, прикидывается дураковатым. Ведь что стал говорить: "Чем Жолтак виноват? В тюрьме сидел? Так сама же милиция и посадила. А теперь Жолтак помогай". А я, Виктор Николаевич, о помощи и слова не сказал. "И рад бы содействовать, — злорадно так улыбается, — да не знаю, кто там кого убил. А что Жолтак в тюрьме сидел, так тут таких, что сидели, двадцать пять, а то и больше процентов".

— Культурно расстались? — спрашиваю я.

— Виктор Николаевич! — обижается Локтев. — Что за вопрос?

— Ну и хорошо, — говорю я. — Журнал прочитал, с Жолтаком познакомился. Как он живет?

— Простенько. Кровать, стол, шкафчик, половичок. Он, кстати, ужинал, когда я пришел. Чесноком от него несло ужасно.

— Напрасно ты фыркаешь, — говорю я. — Полезен чеснок. Петр Первый любил, водку закусывал.

— Сравнили! — отвечает Саша. — Жолтак без водки.

Тут я вспоминаю, что выпил три рюмки. Рюмка, правда, была маленькая, ксендз наливал ее наполовину, органист под ободок, в общей сложности я выпил граммов сто десять. Маловато, чтобы лечь и заснуть.

— Давай газету почитаем, — предлагаю я, — «Известия».

— Где ее взять? Она же в сейфе.

— Не волнуйся, не все такие забывчивые. Здесь газета, прихватил я ее, на всякий случай.