Следствие по-русски-2

— Каждый идет к Богу. Только каждый — своей дорогой. Нельзя закрывать двери храма перед кем бы то ни было. Нельзя отвергать человека только потому, что он беден или богат, болен или оступился, не понят и отвержен обществом...

— Вот потому-то церкви и построены на деньги убийц и пала чей. Они так пытаются «откупиться». Это у них в привычку во­шло — откупаться. 

— Тебе-то что? — рассердился иерей. — Это я туда еду, а не ты. У людей беда, и я приглашен туда матерью девушки.

— Вот то-то и оно...

— Все, не буду я брать тебя в попутчики. Я на тебя рассердил­ся. Вот на этой лошади до города и добирайся.

— Во мне бушует классовая неприязнь, — гордо пояснил я. - Мир хижинам, война дворцам! Землю крестьянам, фабрики ра­бочим, воду морякам, каждой женщине по мужу, сексуальные меньшинства признать сексуальными большинствами!

— Ну-ну-ну... Про церковь еще что-нибудь скажи.

— Не скажу! Бить будешь...

— Давно пора, — согласился иерей. — Разошелся, как на три­буне. Последний раз спрашиваю: едешь со мной?!

— Можно подумать, ты «первый раз» спрашивал, — провор­чал я. — Вообще-то у меня еще есть пара-тройка дней, пока готовятся мои документы... Но столько времени я тебе уделить не смогу. День. Даже меньше. Полдня. Да, полдня хватит... Хочется посмотреть, как живут «новые русские». Малиновые пиджаки золотые цепи в два пальца толщиной, «мерседесы», Гавайи, сау­ны, манекенщицы... Да, полдня на это потратить можно.

Мы подошли к моему дому. Кузьмич, ожидавший моего воз­вращения сидя на крылечке, принял у меня поводья и полюбо­пытствовал:

- Понравилось? То-то же... Нынче про лошадей забывать стали, все на других «коней» пересели. А ведь раньше все на них держалось — и хозяйство, и почта, и коль доехать куда требуется... И на войне не подводили. А уж лучшего друга и не сыскать... — Вот на ней у меня и заканчивается пора «тихой жизни», —сказал я, поглаживая теплую шею лошади. — Сейчас пересяду ион на ту «кобылу», — я кивнул на стоящую у обочины «пятер­ку» Разумовского, — и поеду в чадящий, шумный, грохочущий железом и голосами, суетливый город смотреть «сладкую жизнь»... Вот ведь как: из города сюда рвешься, на природу, к рекам, лесам, полям, а отсюда в город тянет. Но там сейчас дел много. Работы невпроворот. А как свое сполна отдам, так сюда и вернусь. Насовсем.

— Эти места покой дают, — сказал Кузьмич. — Силы возвра­щают. Юг, он что ж... Юг — это тоже неплохо, но силы он не дает. Силы своя земля дает. От всех невзгод и напастей лечит. А все эти заграницы — они для экскурсий хороши. Подивиться, попро­бовать, сравнить... Развлечение. А сила вот где, — он поднял ко­мок земли и растер ее в суховатых, но не по-старчески крепких руках. — Вот здесь она таится. Отсюда ее и черпают... Посидим, покурим на прощание?

Он вынул кисет с самосадом, ловко скрутил «козью ножку» и протянул мне. Затем так же ловко свернул для себя. Мы сели на крылечке и закурили.

— Возвращаешься, значит, — кивнул Кузьмич. — Знать, на­брался сил?

— Набрался, — подтвердил я. — Теперь я это чувствую... Я возвращаюсь... Возвращаюсь…

—

* * *

— Располагайтесь, пожалуйста, — сказала миловидная девушка в кружевном белоснежном фартучке. — Прошу вас... Вот кофе, ко­ньяк, сигары. Хозяин сейчас выйдет к вам. Еще что-нибудь хотите?

— Нет, спасибо, — поблагодарил иерей.

 Я промолчал. Я был занят тем, что крутил головой, разглядывая убранство особняка. За свою оперативную деятельность мне приходилось бывать в разных квартирах и загородных дачах, так что повидал я немало, но такого...

— Это же Пикассо, — шепнул я иерею, глазами указывая на стену. — В подлиннике... А еще через две картины висит что-то, очень похожее на Ренуара... Но этого же просто не может быть... Посмот­ри, какие полотна! Я не знаю, кого он нанял для составления такой галереи, но у этого парня отменный вкус... Ох, даже шея заболела. Не свернуть бы ненароком. Что это за коньяк? «Багра­тион», — прочитал я на этикетке. — Неплохо... Вот оно, преддверье «сладкой жизни». Если б не взвод церберов у ворот, я бы сказал...

Резные двери распахнулись, и в зал стремительно вошел широкоплечий круглоголовый человек. На вид ему можно было дать лет тридцать пять, и по росту и мощи он едва ли уступал Разумовскому. Короткий ежик волос над чистым, выпуклым лбом, круглые голубые глаза, тяжелый волевой подбородок... Первое впечатление он производил благоприятное и располагающее. Но вот секундой позже...

— Поп! Живой! — с радостным удивлением заорал богатырь, подбегая к поднимающемуся ему навстречу Разумовскому и бес­церемонно оглядывая его со всех сторон. — Живой поп, это надо же, а? Нет, ну ни фига себе!

Я поперхнулся коньяком и закашлялся. Разумовский вежли­во постучал меня по спине, едва не сломав позвоночник. Видимо, он тоже был несколько ошарашен началом приема.

— Отец Владимир, — представился иерей. — А это мой друг и, если так можно выразиться, помощник Николай Иванович Ку­ницын.

— Тоже поп, что ли? — с удивлением посмотрел на меня Зи­мин. — А чего без этой... Ну, как ее?.. Без рясы, во!

— Нет, я бывший... и будущий офицер угро, — сообщил я. — Просто...