Следствие продолжается. Самые громкие дела прокуратуры Москвы нового времени. 1991-2007 годы

— Помню первый допрос Ломиташвили, — вспоминает Валентина Фокина. — Он хотел выглядеть галантным и предупредительным, старался произвести впечатление: «Разрешите, я закурю? Вам не будет мешать дым? Давайте я форточку открою…» Допрос проходил в камере Бутырской тюрьмы. Кабинет тесный, стулья следователя и арестованного почти рядом. Он встал, потянулся к форточке и навис надо мной — здоровый детина двухметрового роста. И у меня в голове мелькнула мысль: а успею я нажать кнопку тревоги, если он захочет взять меня в заложники? Потом смешно было читать жалобы Ломита-швили о якобы физическом насилии на стадии предварительного следствия, в том числе и со стороны следователя Фокиной…

«Вышка» для главаря

Иную линию поведения выбрал Крючков. С ним у следователя сложились нормальные отношения, настолько, насколько они могут быть нормальными в такой обстановке. Скорее всего, Крючков оценил позицию Валентины Фокиной во время инцидента, случившегося на следственном эксперименте.

Выехали на место убийства Бабенко. Местное отделение милиции обещало выделить помощь, чтобы подстраховать конвой. Но когда Фокина и члены группы прибыли на место, выяснилось, что местной милиции не до следственных экспериментов. Все работали по «свежему» убийству, в помощь предложили молодого опера, который толком сам не знал район.

— Крючков помнил дом, в котором жил потерпевший, — поясняет Валентина Николаевна. — Но квартиру точно показать не мог. Мы шли вдоль дома, а он заглядывал в окна и мотал головой: «Нет, не здесь, где-то дальше…» Вы только представьте себе картину: днем, на глазах у жильцов, водят мужика в наручниках и что-то ищут. Конечно, мы были на пределе. А тут еще из квартиры выскочил отец убитого и набросился на Крючкова. Мне пришлось своим телом закрывать его от разъяренного мужчины. Наверное, это повлияло на наши отношения с Крючковым.

Главарь банды ни на кого не жаловался, даже в какой-то степени помогал расследованию. Он давал показания, пояснял детали, не скрывал своего участия в эпизодах. Дело в том, что на его квартире происходил дележ награбленного. Какие-то вещи, например испорченная кофемолка, так и валялись у него дома. Крючкову лень было вынести их на помойку. И отрицать свою роль в убийствах, разбоях, грабежах ему было бессмысленно. На квартире главаря было изъято самое большое количество вещей. Их опознали по всем эпизодам дела. К тому же каждый из членов банды говорил о Крючкове как о лидере, участнике каждого нападения. В таких условиях играть в молчанку нелепо.

Крючков понимал, что пять трупов — почти гарантия «высшей меры». Его мучила неизвестность, он внимательно читал все публикации на эту тему, следил за дискуссией об отмене смертной казни и решил, что ее не отменят. Впрочем, сидеть двадцать лет он тоже не хотел. Наверное, все это повлияло на его выбор. Во время следствия он давал подробные показания. А после первого заседания суда Крючков покончил жизнь самоубийством — ночью вскрыл себе вены в камере-одиночке изолятора «Матросская тишина».

В одиночке он оказался не случайно. Оперчасть СИЗО перехватила записку, адресованную бандиту. В ней был подробный план побега, с захватом заложников во время свидания, схемой и местом, где его будут ждать дружки. После этого Крючкова «переселили» в одиночку. Она действовала на него угнетающе, он жаловался на плохой сон, постоянные обыски в камере, нож, который якобы подсунули ему во время «шмона». На допросы его приводили два конвоира. Причем руки сковывали наручниками за головой. Рисковать в такой ситуации никто не хотел… Так или иначе, главарь банды до приговора не дожил, сам решил свою участь.

Мне довелось видеть Крючкова, когда его привозили в подмосковный Жуковский для дачи показаний по убийству Лукьянова. Худой, с серым лицом, в дешевом тренировочном костюме, он сидел на казенной табуретке камеры СИЗО и односложно отвечал на вопросы. В детали не вдавался. «Не помню, забыл, не знаю…» Иногда просил сигарету и курил ее, зажав в кулак. Он показался мне если не сломленным, то уже вынесшим себе приговор.

Что касается подельников Крючкова — лишь один из них признал свою вину полностью. Остальные старались хоть как-то уйти от наказания — отрицали очевидные вещи, валили вину на других, жаловались на провалы в памяти. Самую оригинальную тактику выбрал Кащей. Он всячески затягивал следствие, не торопился знакомиться с материалами дела, жаловался на болезни и всех, кто с ним контактирует, — оперативников, следователей, конвоиров, сотрудников СИЗО.

Интересно складывалось камерное бытие Трубникова. Он заматерел настолько, что начал пользоваться авторитетом и, по оперативным данным, даже «примерялся» на вора в законе. «Короновать» Трубу все же не стали. Узнав о намерениях соискателя, известный московский вор в законе Расписной переслал с воли в следственный изолятор маляву. В ней Расписной поправил товарищей и разъяснил, что Труба, при всем уважении к его заслугам перед братвой, на «корону» претендовать пока не может.