Следствие ведут дураки

— Маррруся в енституте-е-е… Сиклии-и-ифасо-вско-ва-а-а!..

Настя подумала, что если Жодле и бандит, то французские бандиты используют что-то уж больно гуманные методики для выколачивания информации из «клиентов»; по крайней мере, в комнате не было ничего, даже отдаленно напоминающего традиционный «дознавательный» инструментарий российских братков: паяльники, утюги, клещи или напильники.

Вместо этого Настя цепким взглядом выхватила из угла комнаты маленький шприц-«бабочку», именуемый также «инсулинкой».

Жодле что-то сказал верзиле, причем, кажется, не по-французски, и тот так тряхнул Ивана Саныча, что треснули новенькие кожаные штаны, обтягивающие тощий зад и худые ноги гостя из России, наткнувшегося в цивилизованной Франции на такой теплый и дружественный прием.

Жодле, кажется, начал терять терпение.

— Где футляр? — угрюмо спросил он, вставая и подходя к многострадальному Иванушке. В его голосе со злобы даже начал проклевываться довольно ощутимый акцент. — Говори, русская свинья!

И он ударил Ивана ребром ладони по почке так, что Ваня изогнулся, словно пойманный на крючок угорь, и сдавленно завопил что-то, а Моржов, которого и пальцем не тронули, заорал еще громче — очевидно, слова из песни блатного репертуара:

— Тихха-а-а спит у паррраши-и доходяга марксист!..

— Мочить! — коротко сказал Али, и его черные глаза блеснули волчьим огнем.

— Мочить? — повернулся к нему Жодле. — А диск? Да ты что, Али?

— Хорошо держатся, — сказал тот. — Первый раз вижу, чтобы после дозы «карлито» как упорно молчали. Правда, может, потому и молчит, что нечего сказать.

— А раз нечего сказать, то надо в расход пускать, — отозвался Али.

Хот последняя фраза и была сказана по-французски, но тем не менее Ваня, кажется, прекрасно понял ее плачевный для него смысл.

— Кому это не-че-го сказать? — заверещал он. — Я — усе — сказал!! Только говорю… я эту коробочку зашвырнул куда-то! Я ее открыл, там лежал мини-диск… хороший такой, радужный. Я думал — музыка. Влепили диск в DVD, а он нив какую! Мы его и так, и сяк, а музыки нет как нет. Я его и забросил.

— Мы смотрели возле музыкального центра, — холодно сказал Жодле, — там ничего нет.

— Дык погоди, Саныч, — вдруг проговорил Осип, — ето самое… ты ж енту коробочку белую подставлял под кофе. Говорил, прикольно. Не хуже сиди-ромы.

— А! — воскликнул Ваня. — Точно! Я же пил кофе и оставил этот диск в кухне. Прямо в коробочке, на которой вот эта дамочка…

— Это не дамочка! — сурово перебил его Жодле. Ни один, даже самый опытный физиономист не признал бы в этом угрюмом мужчине с колючим ястребиным лицом того галантного француза, что сначала прислал Насте и Ивану Санычу бутылку дорогого вина, а потом едва не использовал Астахова так, как он обычно пользовал женщин.

Верно, сознание этой глупейшей в жизни ошибки и самого нелепого происшествия, какое только ни случалось с месье Эриком Жодле за весь его богатый событиями жизненный путь, и придавало ему дополнительную толику агрессии, смешанной с тревогой и со злобной досадой на самого себя, на Астахова, висящего вверх ногами, но никак не сподобящегося указать местонахождение искомой ценной вещи. На нетрезвого Осипа, орущего глупейшие песни про Марусю и про спящего у параши марксиста-доходягу.

На весь мир.

Эрик Жодле махнул рукой верзиле, державшему Ваню Астахова, и тот отпустил ноги многострадального россиянина. Начав свое стремительное поступательное движение к полу, Ванин затылок наконец плотно впаялся в пол.

Если бы не толстый ковер, астаховскую голову могла бы постигнуть почти такая же плачевная участь, как затылок покойного Николя Гарпагина. Ваня коротко взвыл, растягиваясь на полу, а отпустивший его на вольный простор верзила крупными шагами вышел вон из гостиной и буквально через несколько секунд вернулся, держа в руке вожделенную белую коробочку с инталией.

При виде ее Жодле подпрыгнул и буквально выхватил коробочку из рук своего подручного.

— На ней стоял кофейник, — сообщил верзила.

Жодле злобно выругался и, подскочив к Астахову, хотел было пнуть его ногой, но не стал этого делать, а ограничился тем, что прошипел:

— Вот урод! Да ты хоть понимаешь, на что ты ставил свой вонючий кофе?

— Н-нет… — пробормотал Ваня.

— И это замечательно. Но ты все-таки не обессудь, мой русский друг и коллега, что мы обезопасим себя от возможных утечек информации. Известно ли вам, господин-госпожа Хлестов, что в предместьях Парижа чрезвычайно часты самопроизвольные возгорания, особенно в старинных домах, где высок процент деревянных построек? Известно ли вам это? Впрочем, ведь вы в Париже третий или четвертый день, так что не успели его узнать. Сегодня гроза, — продолжал Жодле, подходя к окну (Настя и Луи отпрянули). Сильный порыв ветра завил трубой тяжелые занавеси, Жодле отступил и продолжал: — и гроза великолепная. Такие вообще редко бывают в Париже, а если бывают, то всегда несут за собой неисчислимые беды. Мы, парижане, не такие закаленные, как вы, русские.