Следствие ведут дураки

Продрав глаза в половине четвертого, Иван Александрович обнаружил, что Бог послал его на коврик в прихожей, а Осип и вовсе пришел к неутешительному выводу, что его судьбой распорядился тот же, кто руководил жизнью сержанта Карасюка. Благо Осип заснул в туалете, обняв унитаз, как стан любимой женщины.

Последующие полтора часа, которых недоставало до истечения указанного Рыбаком срока, протекли в жуткой спешке, щедро сдобренной всяческими недомоганиями на почве не отпускающего похмелья. В связи с этим Иван Саныч решил выудить из холодильника что-нибудь холодненькое и похмелеутоляющее. Он открыл холодильник, едва ли не сунул голову внутрь, а потом недоуменно спросил:

– Осип, тут у меня был квас. Ты не брал мой квас? Осии-и-ип!!

– Чаво? Квас? А на хрена, Саныч, мне твой квас? Он же не водка и не… ить… ентот… пиво, стало быть. Не брал я.

– А куда же он тогда делся? – озлился Иван Саныч. – Испарился, как эфир? Погоди… а куда делась моя ветчина, а тут еще был йогурт?

– Прекрати материться, Ванька, – равнодушно откликнулся Осип.

Непредвиденная пропажа, вслед за квасом, еще и йогурта окончательно вывела из себя из без того взвинченного Астахова. Он бешено хлопнул дверью холодильника и объявил Осипу, что давно не видел такой жадной, прожорливой и брехливой скотины, как месье Моржов.

Осип напружинился.

– Ты тово… не лайси, Саныч, – сказал он угрюмо, играя складками на помятой физиономии. – Можешь и схлопотать. Я же не говорю вот, что ты съел мое сало.

– Я? Съел? Какое, на хер, сало?!

– Свиное, соленое. По хохляцкому рецепту. Как говорил один мой знакомый, пока не откинулся от пьянства – подкожная клетчатка свиньи, обработанная-от ентим… хлористым натрием.

– Химик, едри его в дышло!

– Сало у меня лежало, ан нет его. Вот тут бумажка валяется просаленная, в котору оно завернут было.

– Да ты что же, хочешь сказать, что я сожрал твое вонючее сало, которое вытопили из копыта старого задроченного борова? – взвился окончательно выведенный из себя Астахов. – Да я вообще сырое сало не ем, и не ел никогда, а ем только копченое, как то, которое дал нам этот Рыбушкин… ты же знаешь!..

– Да мало ли что… – задумчиво проговорил Осип. – У каждого что-то случается в первый раз.

Он стал и начал мерить шагами квартиру. Иван подозрительно-злобно смотрел на него, а потом осведомился с неприкрытой насмешкой:

– Сало ищешь?

– Да не сало.

– А что же?

– Да так. – Осип склонился над половичком в прихожей, а потом и вовсе встал на колени и почти уткнулся носом в пол, как собака-ищейка. – Иди-ка сюда, Саныч.

– Ну чего там еще? – недовольно спросил Ваня.

– А посмотри-ка сюда. Вот это.

На фрагменте половичка, указанного Осипом, был след человеческой ноги. Ваню он совсем не впечатлил, потому как весь половичок был истоптан. Но Осип настойчиво тыкал пальцем именно в этот след, а потом приложил к нему свой башмак, и выяснилось, что след как минимум на два сантиметра меньше Осиповой лапищи сорок седьмого размера.

– Выходит, что это, значица, твой след, Ваня, – объявил Осип. – Или у тебя есть, стало быть, другое мнение?

– Выходит, что так, – буркнул Иван. – Ты бы лучше вспомнил, когда холодильник обожрал.

Но Осип не угомонился. Он цепко ухватил Ваню за щиколотку и заставил наступить на показавшийся ему подозрительным след. Ваня ожесточенно брыкался, но у Осипа была железная хватка.

…Тут же выяснилось, что у Моржова была еще и железная логика. И незаурядная наблюдательность.

Потому что след – свежий, недавний след – не принадлежал и Астахову. Ванина нога была гораздо меньше.

– Ого! – сказал Осип. – Не нрависси мне это. Сдается мне, что тут кто-то был. И кто-то не очень брезгливый, раз не побрезговал твоими витчинами, квасами да ентими… ебартами. И мое сало прибрал.

– Так это, верно, моего отца нога! – сказал Иван Александрович. – Ты, Осип, совсем из ума выжил. Совсем ничего не соображаешь.

– Чаво? Твоего отца? Да у Ильича нога ишшо меньше твоей! Уж я-то хорошо его ногу знаю!

– Черт… – пробормотал Ваня. – Значит, ты думаешь, что тут без нас кто-то был?

– Все может быть.

– Ты-вою мать!!

Тут часы пробили половину пятого. Было впору идти, чтобы только-только не опоздать при самом благополучном добирании до места «стрелки», Иван Саныч сел в кресло и заявил, что пусть его убьют прямо в этом кресле, потому что он никуда не поедет и вообще собирается отказаться от этого проклятого наследства и никогда больше не произносить имен Жодле и Магомадова-Мага. Ведь за ними следят по пятам, и, быть может, он и сейчас в прицеле киллера.

Бунт крысы на корабле был пресечен месье Осипом решительно и оперативно: Иван Саныч был выволочен за шкирку в коридор, где был произведена короткая, но интенсивная экзекуция.

После этого помятый, но окстившийся Астахов-младший согласился отправиться в путь, лично ему назойливо обещавший стать последним.

Всеми правдами-неправдами, постоянно оглядываясь и озираясь, поминая недобрым словом Жодле, Магомадова, Валентина Самсоновича Рыбушкина и таинственного «черного человека» с кладбища Пер-Лашез, – но они все-таки успели в срок на назначенное место.