Следствие ведут знатоки

— Старший следователь Знаменский слушает… Предисловия не нужны, здравствуйте, Шептунов… Естественно, узнал… Да никакого фокуса, память срабатывает автоматически… Ну что — что пять лет назад? Голос у вас тот же… А вы прикиньте, сколько я его наслушался, пока вы плели завиральные истории!.. Ну ладно, ладно… Значит, свобода. Поздравляю. И что будем делать дальше?.. Вот чего не советую! Зайдите-ка, потолкуем всерьез… Сейчас скажу… — Он полистал настольный календарь. — Давайте послезавтра в три сорок пять.

«Шептунов. Отрадно, что не пропал. Хоть кто-то когда-то не пропадает! Вообще день удачный — если б не Власов».

— Еще чаю?

— Нет, спасибо… С вами разговаривал преступник?

— Бывший преступник.

— Что он сделал?

— Много чего наворотил.

— И вы с ним так вот…

— Что вас удивляет?

— Тон.

— Пять лет назад тон был другой. Но и человек был другой. Я с ним бился несколько месяцев.

— И перевоспитали?

Знаменский разозлился, но смыл злые слова с языка остатками чая.

— Вы меня все подковыриваете, приписываете хвастливость и прочее. Ну какая мне корысть перед вами чваниться?.. Что до перевоспитания, то педагогическая польза от следствия чаще всего гомеопатическая. Корень в самом человеке. Хочет или не хочет вырваться из уголовной тины. Шептунов захотел. Всё.

— И он к вам придет советоваться. Почему?! Почему тот же Платонов держится так, словно вы ему — друг, а я — враг?

— Преувеличиваете. Просто мы с ним — каждый на своем месте. Он видит, что на меня в определенном смысле можно положиться — все честно и объективно. А ваша позиция ему непонятна. Непонятное среднего человека раздражает.

«Снова воды в рот набрал… А ведь он способен сейчас поблагодарить за угощение и откланяться. А я останусь ни с чем?»

— Игорь Сергеевич, давайте наконец откровенно. Вы пришли искать помощи себе, но неким образом это связано с делом Платонова… Ваш протестующий жест — только жест. Из упрямства. У меня от своих забот голова так пухнет, что к вечеру кепка не налезает. Но готов помочь — если буду в силах. Только вот мне, как и моему подследственному, многое непонятно. Вы не вмешались, чтобы защитить Риту или Алексея… но не ушли. Стояли, смотрели. Как-то туманно упрекнули Платонова… не попытались задержать…

Власов захрустел пальцами:

— Вывод ясен: трусил, пока не собралась толпа, а тогда рискнул вякнуть. Так?

— Нет, гораздо сложнее… Вы, между прочим, не ответили на вопрос о кладбищенском деятеле.

— Он не стоит серьезного разговора.

— Не считаете Платонова опасным?

— Разумеется, нет. Не хотел же он убивать вашего Демина!

— Единственно, чего он хотел, это утвердить себя с помощью кулака. Что будет с Деминым, его не интересовало. Это — антисоциальность. Как она проявится, зависит у таких, как Платонов, скорее, от ситуации. Если бы всерьез обозлился — ударил крепче. Мог ударить и камнем и ножом — что попало под руку. Думаете, нет?

— Думаю, да, — с горечью согласился Власов. — Но, Пал Палыч, почему об интеллекте судят по максимально доступному для данного человека проявлению. О моральном же уровне — по минимальному. Это несправедливо! Гениальный ученый может в другой области изрекать глупости. Неважно. Но если кто хоть однажды сделал подлость — весь счет ведется от нее: вот на что способен!

— Занятная постановка вопроса. Выкрою время — размыслю. Пока же вернемся к вам. Что вас сюда привело? Откуда желание поговорить просто так?

— Допустим, мне нравится с вами беседовать.

— А серьезно?

— Ну, если хотите, я всегда должен четко понимать, в каком положении нахожусь. В данный момент не вижу, зачем вам нужен свидетель. Мне эта роль неприятна. У вас и так все имеется — и раскаявшийся злодей, и невинная жертва, и высоконаучный трактат, скромно именуемый экспертизой.

— А как насчет гражданского долга, Игорь Сергеевич?

— Не опускайтесь до уровня агитатора. Объясните свой интерес ко мне юридически.

— Вас излишне занимает процесс следствия.

— Интерес рассматривается как нездоровый?

— У каждого своя профессия. Зачем инженеру-энергетику углубляться в тонкости судебной психологии или теории доказательств?

— Красивые термины. Что осталось бы от вашей теории доказательств, если бы Платонов успел просто уйти? Пшик!

— А вы хотели бы, чтобы он ушел, а славный парень остался, как говорится, неотмщенным?

Тихо сделалось в кабинете. Власов пристально смотрел на эувфорбию.

То, что он произнес затем, было неожиданным и для Знаменского, и для него самого:

— Я… могу навестить этого Демина?

— Новая причуда. Чем вы маетесь, Игорь Сергеевич?.. И как давно?

— Не будем теперь!.. — отрицательно затряс тот головой.

— Завтра я собираюсь в клинику. Поедемте вместе.

Хуже всего, что Пал Палыч почти знал уже, чем мается Власов. Только отпихивался от своего знания в надежде, что ошибается.

12

Власов был утомителен и в молчаливом, и в разговорчивом варианте. И, чтобы не ехать вдвоем через город, Пал Палыч назначил ему свидание на станции метро, откуда путь до клиники занял у них всего минут пять. Дождь зарядил, и передвигаться надлежало стремительно.