Следствие ведут знатоки

— И погублю карьеру. Я не могу даже заикнуться: дескать, здорово, Крыса ученая. Он выйдет и растворится в воздухе. И опять ищи его по всему свету, — сетует Томин, следя, как Ландышев на экране прощается со следователем и направляется к двери. — Когда раскрутишь эти дорожные грабежи?

— Трудно сказать.

— Паша, да ведь явный рэкет!

— Да, но… надеяться могу только на своих. Привлекать территориальные органы опасно.

— Почему? — изумляется Томин.

— Возможна смычка с криминалом… Ты немного отстал от нашей действительности.

— Так все худо?

— Если оглянуться на историю, бывало хуже.

Посидев на диване плечом к плечу с другом, Томин подводит итог:

— Раз так обстоит дело, наш главный интерес — новый приезжий иностранец.

— Наружное наблюдение установлено.

Наружное наблюдение, проще наружка, а еще проще — слежка — штука вроде бы нехитрая. Ходи, смотри. Отходил свою смену — подай рапорт, дескать, в такое-то время объект вышел из адреса такого-то, поехал (или пошел) в адрес такой-то, пробыл там столько-то часов (или минут). При этом виделся с тем-то, передал ему нечто (описание вещи), затем пошел (поехал) в адрес такой-то, где обедал за одним столиком с женщиной, личность которой не установлена (следуют приметы), и так далее и тому подобное, порой до бесконечности, если «объект» ведет подвижный образ жизни.

Но это штука нехитрая лишь на первый взгляд. В действительности же она требует искусных исполнителей, чтобы «объект» не засек «хвост». Знаменский обещал поручить Коваля хорошим людям, и тот пока «хвоста» не замечает.

Он подходит к юрисконсультации.

— Меня ждет Валентина Николаевна, — бросает дежурному.

Валентина Николаевна предупредительно встает навстречу ему, просит садиться.

— Все сделано, что можно. Но, к сожалению, сведения несколько огорчительные.

Она справедливо полагает, что человек, разыскивающий мать с сыном, делает это скорее из добрых, чем из злых побуждений.

Коваль молча вопросительно смотрит.

— Хомутова Любовь Николаевна была осуждена за производство наркотиков на восемь лет и скончалась в заключении.

— Когда?

— В девяносто третьем. В ноябре. То есть она отбыла примерно четыре года.

Валентина Николаевна выжидает некоторое время. Ей хочется от Коваля каких-то эмоций, слов. Но тот молчит. Он надеялся, что Люба жива, надеялся повидаться; может быть, что-то сделать для нее, если она плохо устроена. Знал, что она будет счастлива их встрече — самая верная, самая преданная ему душа. Он сумел бы вознаградить ее, пусть с опозданием… Но худое так часто опережает хорошее.

— Теперь о ее сыне, — продолжает Валентина Николаевна, не дождавшись от клиента эмоций. — Михаил Сергеевич Хомутов жив. Когда мать арестовали, он был помещен сначала в детский дом. Но ребенок — сейчас уже молодой человек — не знаю, известно ли вам, — он не совсем здоров психически. В настоящее время Хомутов находится здесь, — она передает Ковалю адрес. — Такое невеселое учреждение.

«Психоневрологический интернат», — читает Коваль и лезет за деньгами.

Потом он идет по улице, спрашивает о чем-то встречных.

Входит в открытый храм. Человек он, видимо, по-своему верующий, но не церковный. Умеет перекреститься, знает, куда поставить свечу за упокой, но молится «своими словами», не по уставу.

Взяв две большие свечи, идет к кануну. Вблизи никого, мешать некому. Зажигает первую свечу:

— Упокой, Господи, маму… Царствие ей Небесное.

Ставит вторую свечу:

— Это за Любу. Прости меня, Люба…

Постоял, собрался было уходить, но что-то не пускает.

Возвратился с третьей свечой.

— Упокой, Господи, убиенную Веронику… — и что-то еще шепотом, глядя на строгий Спасов лик.

И снова Коваль идет по набережной Яузы.

Минует горбатый мостик. Приближается к дому, где жила Вероника. Он останавливается напротив подъезда, поднимает глаза к окнам ее когда-то квартиры.

Стоит долго, дав волю воспоминаниям.

Видит ее — юную, радостную, любящую. Видит последний день — как он вне себя бил по щекам девушку, находившуюся в наркотическом «отпаде», видит свои собственные руки, которые сняли подушку с лица бездыханной Вероники.

До сих пор он допускал в сознание эти картины, даже в снах сумел поставить против них барьер. Думалось, десять лет, проведенных за границей, защитят его от боли прошлого. Он приехал в Москву, намереваясь и город, и все былое обозреть глазами туриста. А былое набросилось… Еще эта девочка замешалась — другая, конечно, и чужая, но такая похожая…

На стоянке машин возле министерства на Житной Знаменский возится со своими «Жигулями».

Он собирается домой, а по дороге прихватит Томина у аптеки. Тот уперся было: не знаю я там аптеки.

— Знаешь, — говорит Знаменский. — Вспомни вора по кличке Барабашка. А в аптеке работала его любовница… Ну, врубился? Буду через двадцать минут.

Томина он обнаруживает у книжного лотка. Тот с кислым видом перебирает книги. Ассортимент его не радует.

— Знаешь, — говорит он, — не понимаю, что почем, что дешево, что дорого. Приходится рубли переводить в доллары, доллары во франки… и такая ерунда получается…