Следствие ведут знатоки

— Слушаю, — говорит тот и кривится. — Добрый день, господин Янов, рад вас слышать… Но я ведь послал вам документы… Ах, не все? Я проверю. Всего доброго.

Он бросает трубку и раздраженно рыскает по кабинету. Янову нужны конфиденциальные приложения к договору.

— Козел третейский! Навязался на мою голову!

И дальше непечатно. Но словесная разрядка не помогает, и он кричит в переговорник секретарше:

— Катьку ко мне!

Катерина, сопровождаемая сочувственным взглядом Риммы Анатольевны, идет на зов.

Следует разнос:

— Я тебя послал к этому козлу, чтоб он о лишнем перестал думать! А что я имею? Где результат?

— Я стараюсь, — ощетинивается Катерина.

— Больше старайся! Чаще старайся!

Она мигом решает извлечь выгоду из его нервов:

— Давайте отгулы!

— За это дело отгулы? — озадачен Ландышев. — Ну и ну… Ладно, будут тебе отгулы. Только уж нажми, нажми. Чтоб ему вредные мысли отшибло. Или ты ему не понравилась?

Он обнимает девушку, та вывертывается.

— Ты где гонору набралась? Я тебя, можно сказать, с обочины подобрал! Приехала из своей занюханной провинции, ты бы тут по рукам пошла… А я в свою фирму взял!

«Ты меня подобрал! — внутренне кипит Катерина. — Да ты от меня тащился целых полгода! А в фирме твоей я, может, лучше всех работаю!..»

Римма Анатольевна все поглядывает в сторону кабинета Ландышева. Увидя расстроенную Катерину, срывается вслед и настигает ее в дамской уборной.

— Катюша, он тебя обидел?! Хам проклятый!

В Катерине еще много детского, ей хочется, чтобы пожалели. Да и Римма Анатольевна ей симпатична. Потому девушка хлюпает носом. Но обида недолгая, она начинает прихорашиваться.

— А что-то у тебя глаза светятся? Загуляла?

— Не, влюбилась.

Римма Анатольевна искренне обрадована:

— В кого?

— Такой человек особенный! Такой сильный!

— Да кто такой?

Катерина уже открыла рот рассказать и про Янова, и про то, что у нее теперь будут отгулы, чтобы с ним часто-часто встречаться, но спохватывается.

— Секрет! — и выскакивает вон.

На смену ей появляется в этом тихом месте секретарша Ландышева.

— Риммочка, — просит она, — выручи, порежь сегодняшние бумажки.

Та, для вида вздохнув, соглашается. Они идут в «предбанник» секретарши перед кабинетом Ландышева. Секретарша хватает сумочку и убегает. Римма Анатольевна включает уничтожатель бумаг, бегло просматривает документы, некоторые откладывает к себе в сумку про запас: она предвидит день, когда ее снова спросят о финансовых делах в страховой компании, и не хочет приходить к этому дню с пустыми руками.

Московские пригороды были некогда живописны, и в тех редких местах, где их не поглотили новостройки, продолжают радовать глаз.

Такси везет Коваля по кое-как заасфальтированному узкому шоссе, обсаженному с обеих сторон высоченными деревьями, в которых едва можно узнать полвека нестриженные липы. Это бывшая подъездная аллея, впереди угадывается бывшее поместье.

Машина тормозит у территории, огороженной высоким забором. Коваль вылезает из машины, забрав полиэтиленовую сумку с коробками и фруктами.

На воротах вывеска: «Психоневрологический интернат».

Коваль понимал, что поедет навестить сына Любы Хомутовой. Это грустно, неприятно, но через это надо пройти — как дань ее памяти. Что еще он может сделать? Даже не знает, где ее могила.

Проходную он минует беспрепятственно, но внутри забора его перехватывает пожилая женщина в белом замызганном халате — из тех, кого обычно называют «нянечка».

— Вам чего, мужчина? Сегодня день непосещаемый, — тон строгий, но с «намеком».

Коваль протягивает универсальную визитную карточку — денежную купюру, — нянечка расцветает:

— Вы кого-то хотите повидать?

— Хомутова Михаила Сергеевича.

— А-а, знаю, знаю. Сейчас, — и приглашает Коваля в глубь территории.

Он садится на предложенную скамью, оглядывается. Тоскливая картина. В центре больничного здания угадывается усадебный дом, с боков пристроены скучные корпуса.

Вокруг деревья давней посадки. Немного травы. Видимо, для ободрения обитателей работает радио: то несутся рекламные объявления, то «продвинутая» музыка, то обрывки международных новостей.

С боковой дорожки нянечка выводит Хомутова. Она что-то ему говорит, он что-то отвечает. Коваль всматривается и чувствует облегчение: он опасался увидеть слюнявого, замызганного идиота, а видит прежнего ребенка. Конечно, внешне Мишенька повзрослел: вырос, раздался в плечах и черты лица обрели четкость. Но он сохранил детское состояние души. Он приятный дурачок, наивный и добрый.

Нянечка тянет его за руку.

— Вот вам Хомутов, — говорит она Ковалю. — Гостинцы пусть при вас съест, а то отнимут.

Рассеянно посмотрев на посетителя, Миша отворачивается. Не узнал. Контакт с окружающими у него есть, но трудно на чем-то сосредоточиться.

— Мишенька! — старается привлечь его внимание Коваль. — Я тебя зову, Мишенька. Ты забыл свое имя? Как тебя зовут?

— Ху-тов, — косноязычно отзывается наконец тот.

С речью плохо, хуже, чем раньше.

— Правильно, Хомутов. Мишенька Хомутов. Мишень-ка.

— Миснь-ка, — повторяет он как нечто незнакомое.

Ласковые слова забыл, бедняга. Еще бы!

— Меня ты тоже забыл? Я — дядя Олег.

— Дя-дя.