Следствие

Грегори попытался как-то осмыслить происшедшее, но с таким же успехом он мог заняться определением формы невидимых туч, которые ветер гнал над головой. Воспоминания вечера сталкивались между собой и рассыпались на отдельные эпизоды, не связанные друг с другом ничем, кроме охватившего его чувства растерянности и пришибленности. Стены, увешанные фотографиями мертвецов, стол, заваленный раскрытыми книгами… Грегори внезапно пожалел, что не заглянул ни в одну из них, не бросил взгляда в разложенные бумаги. Ему даже в голову не пришло, что это было бы бестактно. Он чувствовал, что дошёл до какой-то границы, за которой исчезает всякая определённость. Каждая деталь, каждый факт готов был раскрыть любое из бесчисленных своих возможных значений, чтобы, когда он попытается уцепиться за него, внезапно развеяться, рассыпаться. И в погоне за истиной он будет погружаться в море многозначительных подробностей, пока не утонет в нём, так ничего до конца и не поняв.

Собственно говоря, кого он собирается привести к Шеппарду — творца новой религии? Чёткость безотказной, обкатанной машины следствия оборачивалась в этом деле против неё самой. Ибо чем больше нагромождалось тщательно измеренных, сфотографированных и запротоколированных данных, тем явственней виделась бессмысленность всей этой конструкции.

Даже если бы ему пришлось выслеживать прячущегося в темноте вооружённого громилу, он бы и тогда не ощущал так остро собственную беспомощность и беззащитность. А что могло означать это сомнение и беспокойство, проглядывавшее в глазах старика инспектора, который хотел бы ему помочь, да не может.

Почему он поручил это дело, разрешение которого (он ведь сам это говорил) может оказаться неприемлемым, ему — начинающему? И только ли для этого он вызвал его так поздно, почти ночью?

Не видя ничего вокруг, не чувствуя стекающих по лицу капель, Грегори шагал, сам не зная куда, шагал, засунув в карманы кулаки. Глубоко вдыхал студёный влажный воздух, и опять перед его глазами возникало лицо Шеппарда — с подрагивающими уголками губ, наполовину скрытое тенью.

Грегори подсчитал, что с той поры, как он вышел из «Европы», прошло без малого три часа — сейчас была половина одиннадцатого. «Ну, вроде протрезвел», — подумал он и остановился. При свете фонаря прочитал название улицы, прикинул, где находится ближайшая станция метро, и направился к ней.

Прохожих стало больше, появились неоновые рекламы, светофоры на перекрёстках подмигивали красными и зелёными огнями. У входа в метро люди шли сплошным потоком. Грегори встал на эскалатор и медленно поехал вниз, погружаясь в волны мерно нарастающего гула. Поток сухого воздуха обтекал тело.

На перроне было значительно теплее, чем наверху. Он пропустил поезд, шедший в Ислингтон, проводил взглядом последний вагон и обошёл вокруг газетного киоска. Потом опёрся спиной о стальную колонну и закурил.

Подошёл его поезд. Двери с шипением раздвинулись. Грегори сел в углу. Дёрнувшись, вагон тронулся. Огни перрона побежали назад, всё быстрей и быстрей, и сменились лампами туннеля, смазанными стремительным бегом поезда.

И опять он вернулся мыслями к разговору с Шеппардом. Ему казалось, что у этой встречи был некий второй, скрытый, куда более важный смысл, который он постиг бы, если бы только смог сосредоточиться. Бездумно смотрел он на освещённые желтоватым электрическим светом лица случайных попутчиков.

Он чувствовал какое-то смутное беспокойство, оно стучало, как кровь, и наконец выразилось в словах: «Случилась беда». Что-то очень скверное и непоправимое произошло этим вечером… или днём… И вдруг поток мыслей оборвался. Грегори прищурил глаза. Ему показалось, что в противоположном углу вагона, возле дверей, сидит знакомый. Да, это лицо он где-то встречал. И теперь, не отрываясь, он смотрел на него. Обрюзгшее лицо, черты мятые, какие-то губчатые. Ну где же он видел этого старика?

Старик крепко спал, привалясь головой к перегородке, шляпа сползла ему на лоб, и тень от неё постепенно закрывала лицо. Вагон мерно качался, тело спящего безвольно подрагивало в такт раскачиванию вагона. В какой-то момент рука его сползла с колен и, мотаясь, точно длинный свёрток, повисла — большая, бледная, набрякшая.

А вагон нёсся всё быстрей, тряска усилилась. Вдруг нижняя челюсть спящего отвалилась, и рот его приоткрылся.

«Спит как убитый», — подумал Грегори и тотчас почувствовал леденящий страх. На миг у него перехватило дыхание. Ну конечно же! Фотография этого человека — сделанная после смерти — лежала у него в кармане.

Поезд резко затормозил. Кросс-роу. Вошли несколько человек. Огни на перроне дрогнули и стали отставать. Поезд покатил дальше.

Снова блеснули рекламы и световые табло. Грегори даже не взглянул на название станции, хотя ему давно пора было выходить. Он неподвижно сидел и напряжённо смотрел на спящего. Раздалось пронзительное шипение; двери закрылись, горизонтальные линии светящихся трубок плавно поплыли назад, исчезли, вагон, набирая ход, мчался по тёмному туннелю.