Следствием установлено

И хотя по дороге встречались села и деревни, край выглядел безлюдным. Леса, леса, лишь иногда сквозь порубку на мгновение открывалось поле с загустевшими озимыми, но выглядели они не ярко, будто бы побледнели на зыбучих песках.

Не очень-то походишь здесь по лесу в конце мая без накомарника, пожалуй, убежишь без оглядки. И чего прикипел прокурор Русанов к Мещере? Любит он эти леса и болота. И вдруг ожег вопрос: а чего Охрименко из Ашхабада в этакую болотную глушь? Жену, что ли, прятал от больших городов? С чего бы сюда, а не к себе в Белоруссию, в светлые веселые города?

Осокин приехал в Рязань уже в девятом часу вечера. Допрос отложил до утра, но у дежурного врача поинтересовался состоянием раненого. Ему ответили, что самочувствие у гражданина Охрименко нормальное, что никаких ограничений для общения нет.

Вот тебе и рана в грудь навылет. Едва дождался утра и поспешил к главному врачу, который и делал операцию. Он принял Осокина в своем служебном кабинете.

— Не повредит больному допрос? — все же спросил Осокин.

— Я уже объяснял своему коллеге доктору Пухову, что ему ничто не повредит.

Врач взглянул на Осокина поверх очков с любопытством.

— Что там произошло? Больной нам не пожелал объяснить природу ранения…

— Покушался на самоубийство! — ответил Осокин.

— Самоубийство?! — воскликнул в удивлении врач. — Вот уж не подумал бы! Скорее, можно предположить, что кто-то в него стрелял, а он пытался отстранить пистолет. Шла борьба… Рана носит и следы порохового ожога… Но она нисколько не опасна!

— Разве ранение не сквозное? — в свою очередь удивился Осокин.

— Это как считать! Кожа на груди и его левом боку действительно прострелена, а вот пулю я обнаружил у него в ладони. Почему я и подумал о какой-то борьбе. Был он к тому же пьян, а с пьяными чего только не приключается…

— Как же пуля оказалась в левой ладони?

— Она прошла по касательной, оцарапала ребро… Он, видимо, каким-то образом защищался и подставил под пулю левую руку.

— Он не защищался, а пытался покончить с собой, а перед этим убил жену.

Врач развел руками.

— Эту загадку вам отгадывать. Одежда его у нас, вы можете ее осмотреть. Пуля — вот она…

Врач достал из стола спичечную коробку и подвинул ее к Осокину.

— Документы в бумажнике, — продолжал он, — а в заднем кармане мы нашли три конверта с письмами. Естественно, что письма мы не читали — это ваше право…

Осокин оглядел пульку и машинально взглянул на конверты. Сочинский почтовый штемпель. «Так вот они, те самые письма!» Конверты сложены вдвое, потерты. Осокин спросил:

— Можно у вас в кабинете прочесть?

— Пожалуйста, а позже, если вам понадобится уединиться, мой кабинет всегда к вашим услугам!

Первое письмо, судя по отдельным выражениям, было написано будто бы московским инженером. Он писал, что отдыхал в санатории одновременно с женой Охрименко. Мужская, дескать, солидарность побудила его узнать адрес и известить мужа о «художествах» его жены. От этакой «солидарности» Осокину стало не по себе. Подленькое письмо и достаточно грубое. Резануло выражение: «Перевалялась чуть ли не со всеми…»

Из второго письма нельзя было понять, кто автор, какое занимает место в жизни. Злобен и подл он был не менее первого. Второе письмо как бы подтверждало первое, кое-что добавляло и нового.

Третье письмо от какой-то женщины. Подписано, даже с обратным адресом. Оно выглядело несколько игриво. Содержало насмешки над неудачливым мужем и пожелание утешиться, с явным намеком, что именно она, «доброжелательная москвичка», готова выступить в роли утешительницы.

— Ну как? — спросил врач. — Что-нибудь разъясняют эти письма?

Осокин вздохнул и раздумчиво произнес:

— Пожалуй, все ставят на место! От таких писем жить не захочется. Даже мне было горько их читать.

4

Для Осокина встреча с Охрименко — это первый в жизни серьезный допрос преступника, ибо никакой вспышкой ревности невозможно оправдать жестокое убийство женщины, даже если бы в письмах содержалась правда.

Осокин много читал об убийствах, слушал лекции, но с убийцей встречался впервые.

Там, в Сорочинке, у некоторых свидетелей, которые считали, что Охрименко действительно покончил с собой, прозвучало что-то похожее на сочувствие: «Что же это он учинил над собой?» Это сочувствие к человеческой трагедии слегка задело тогда и Осокина: комендант смертью как бы искупал вину. После разговора с врачом всякая тень сочувствия исчезла, хотя рассуждения врача и не убедили Осокина в обратном: попытка Охрименко покончить с собой все еще казалась реальностью.