Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой

Бейли несколько преувеличивает, утверждая, что общение со Стивой выдержано полностью в духе и в «тоне» персонажа[205]. Легкая ирония с самого начала вплетается в повествование, и рассказчик слегка сдерживает свою симпатию, хотя, как говорит Бейли, он постоянно прощает Стиве его слабости. Повествование движется от отождествления с персонажем через несколько уровней разделения с ним. Порой, как в конце 1-й главы, мы имеем своеобразную расшифровку внутренних мыслей и чувств Стивы: «“Да! она не простит и не может простить. И всего ужаснее то, что виной всему я, – виной я, а не виноват. В этом-то вся драма, – думал он. – Ах, ах, ах!” – приговаривал он с отчаянием, вспоминая самые тяжелые для себя впечатления из этой ссоры»[206].

Здесь Стива представлен без посредников. Читатель чувствует его дискомфорт, его раскаяние, но и уверенность, что в случившемся он не виноват. В то же время даже здесь в тексте создана небольшая дистанция между читателем и героем, поскольку читателю вся ситуация представляется забавной, что невозможно для Стивы. Идентифицируя себя с Облонским, читатели видят себя отделенными от него лишь в незначительной степени и снисходительно посмеиваются, как могли бы это делать, вспоминая свои похожие ситуации. Стива чувствует себя неуютно в «драме», которая, как он это видит, возникла не по его вине, и поэтому он не несет за нее никакой ответственности. Он фигура скорее комическая, чем трагическая, в современных понятиях он – несчастная жертва неподвластных его контролю сил.

Подобное слияние точек зрения повествователя и героя имеет место в повествовании от первого лица. Когда происходит даже незначительное удаление от этой позиции, мы получаем краткое изложение мыслей Стивы, переданное повествователем без комментариев. Одно из подобных резюме встречается в первом абзаце 2-й главы, оно начинается с оправдания Стивой своих беззаконных похождений – он еще молод, тогда как его жена стареет, вынашивая и рожая детей, – все это приводит его к «смутному представлению», что «жена давно догадывается, что он не верен ей, и смотрит на это сквозь пальцы». Однако по каким-то причинам Долли ведет себя не так, как Стиве хотелось бы, и абзац заканчивается признанием этого факта: «Ему даже казалось, что она, истощенная, состаревшаяся, уже некрасивая женщина и ничем не замечательная, простая, только добрая мать семейства, по чувству справедливости должна быть снисходительна. Оказалось совсем противное»[207].

Усиливая степень разделения автора и персонажа, повествователь в 3-й главе еще дальше отступает от Стивы, чтобы представить его обобщенным типом – это тип особого рода мягкого либерала, чья политика служит его собственным интересам. В этот момент рассказчик подхватывает нити предшествующего рассказа о поступках и мыслях героя, комментируя их саркастически. Политические взгляды Стивы так же своекорыстны и лишены самокритичности, как и все, что с ним связано, но так как политика касается отношения общества к личности, то самопоглощенность Стивы в этой сфере очевидно выглядит более порочной. Здесь повествователь отступает от Стивы еще дальше, приближаясь к первому, состоящему из одной фразы абзацу романа («Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»), который представляет собой полное отступление от любого индивидуального характера. В этом абзаце-фразе повествователь дает аналитический, или научный, комментарий к предстоящему повествованию, в нем, однако, нет его моральной оценки. Моральное суждение в еще большей степени удалено – за пределы текста, в эпиграф.

По мере того как повествователь отдаляется от персонажа и приближается к тому уровню обобщения, который представлен в первом абзаце, повествование становится все более аналитическим. Юмор повествователя, когда он отделяет себя от индивидуальных характеров героев, не превращается в шутовской или абсурдный, как это может быть у Гоголя; юмор тонок и ироничен, что является атрибутом аналитического ума. В других случаях, там, где повествование сливается с точкой зрения персонажа, аналитические правила не применяются. Читатель с сочувственной улыбкой принимает дилемму Стивы, его «драму», признавая и прощая его неспособность предпочесть благо других собственному благу, даже если ему это подсказывает разум. Точно так же каждый из нас на своем собственном опыте знает, что в индивидуальном сознании пока еще не действуют правила непротиворечивости и наши желания часто получают приоритет над доводами разума.