Следующая остановка - расстрел

Пробежавшись по берегу или сыграв партию в гольф, я принимал душ, завтракал и в девять или в крайнем случае полдесятого приступал к работе и занимался ею до шести вечера. Люди валом валили в старинный форт в надежде поговорить со мной, и, хотя Гордон требовал, чтобы я львиную долю своего времени посвящал ему, я, как правило, ухитрялся в течение дня провести несколько групповых встреч, уделяя каждой часа два. Значительная часть англичан, с которыми сводила меня судьба, являла мне, говоря библейским языком, подлинное откровение, вносившее серьезные коррективы в мои представления об этой нации. Раньше, находясь в Дании, я знал только трех-четырех англичан и столько же — в Лондоне. Теперь я ежедневно встречался и с блестящими офицерами, и с такими людьми, как преисполненная энтузиазма англо-индийская леди, весело щебетавшая, делясь со мной своими мыслями, или мистер Джон, исключительно основательный и дотошный человек, глубоко озабоченный общечеловеческими проблемами и страстно веривший в Бога. Мои встречи с такими разными людьми позволили мне еще яснее осознать, сколь плохо обстояли в КГБ дела и с подготовкой кадров, с оперативной работой. Одна из причин этого заключалась в том, что принадлежавшие этому ведомству школа номер 101 и созданный на ее базе Институт имени Андропова не использовали в учебном процессе самых передовых, наиболее эффективных методов подготовки разведчиков, как это делали, например, те же англичане. Кроме того, у КГБ были непомерно раздутые штаты. В зарубежных отделениях указанной организации находилось значительно больше народа, чем требовалось для успешной работы, контроль за сотрудниками осуществлялся крайне слабо, и сплошь и рядом основное внимание уделялось не действительно важным вещам, а всевозможной мелочевке. Но главная причина малой эффективности КГБ заключалась в том, что во всей своей деятельности он руководствовался коммунистическими догмами.

Обслуживали меня в крепости наилучшим образом, но это не помогло мне избавиться от нервного напряжения и душевных мук, поскольку я остро переживал разлуку с семьей.

«Что же я наделал? — не раз вопрошал я себя. — Я стремился жить на Западе, чтобы чувствовать себя свободным человеком, и вот я здесь, предоставленный самому себе. Я лишился детей. Лишился жены. Лишился родного дома. В общем, остался ни с чем. И что же я, бедный, стареющий человек, получил взамен? Да ничего. И жаловаться мне не на кого: я сам погубил свою жизнь».

Это было ужасно — испытывать пораженческие настроения после того, как я совершил столь успешный побег.

Постепенно я стал получать сведения о том, что происходит в последнее время в лондонском отделении КГБ и в Москве. Примерно через неделю после того, как я прибыл в Англию, в лондонское отделение КГБ поступила телеграмма из Центра, в которой сообщалось об исчезновении товарища Горнова. У англичан, ведущих слежку за советским посольством из дома напротив, сложилось впечатление, будто это учреждение находится в состоянии глубокого паралича. Но затишье продолжалось недолго. Спустя несколько недель в нашу квартиру в Кенсингтоне послали несколько человек, которые должны были забрать оставленные нами там вещи. Весь этот скарб был потом упакован в коробки и отправлен в Москву. Кроме того, согласно сообщению наблюдателей, всю мебель, находившуюся в лондонском отделении КГБ, доставили в мастерскую в доме номер 10 в Кенсингтон-Пэлас-Гардене, где ее должны были разобрать на части в поисках микрофонов, которые, как полагали, я запрятал где-то в этих самых столь безобидных с виду предметах обихода.

В Москве КГБ долго еще надеялся, что я, наконец, появлюсь. Но поскольку время шло, а я все не объявлялся, в КГБ стали склоняться к мысли, что я, скорее всего, покончил с собой, и посему был объявлен всесоюзный розыск. Это означало, что правоохранительные органы начали тут же рыскать в поисках моего тела по всей стране от Бреста до Владивостока — ведь мое бренное тело могло оказаться где угодно и в сточной канаве, и под мостом. Лейлу с детьми привезли назад в Москву и без конца допрашивали. Хотя о том, что случилось со мной, она не имела ни малейшего представления.