Следующая остановка - расстрел

Конечно, если подойти к англичанам с позиций значительной части российского населения, то им свойственно и немало причуд, таких, например, как озабоченность достоинствами и недостатками хвойных и широколистных деревьев, цветущей желтыми цветами сурепицы, серых белок и канадских гусей. Однако только в процветающем обществе, не озабоченном какими либо серьезными проблемами, люди могут волноваться из-за таких в общем-то мелочей. В связи с этим мне невольно приходит на память один сельский житель в Норфолке, который при встрече со мной пожаловался на то, что жить становится изо дня в день хуже и хуже, И все потому, что повсюду открываются неизвестно зачем ресторанчики и вдоль улиц устанавливают рядом фонари. Если бы ему довелось пожить хотя бы пару-другую недель где-нибудь в российской глубинке, он бы, не сомневаюсь, по-иному заговорил, и то, на что он сейчас сетовал, показалось бы ему пределом мечтаний.

А чего не любят англичане? Что вызывает их неудовольствие? Да сущие пустяки! Об этом, в частности, можно судить по некоторым их досадливым репликам. Например: почему третья радиопрограмма прекращает вещание вскоре после полуночи? Почему люди никак не научатся правильно держать вилку? Почему во время званых обедов разговор на серьезные темы откладывается до кофе; ведь люди к тому времени настолько устают, что уже ничего не соображают.

Оглядываясь назад, я ничуть не сожалею по поводу сделанного мною выбора в пользу Запада. Напротив, я сожалею только о том, что не сделал этого раньше, сразу же после вторжения советских войск на территорию Чехословакии в 1968 году. Это событие предопределило дальнейшее течение моей жизни, и как хотелось бы мне теперь, чтобы я тогда же выполнил свой долг. Кроме того, я с болью в сердце думаю о том, что позволил КГБ перехитрить себя в 1985 году. Обрушившаяся на меня беда не только разрушила мое семейное счастье, но избавила меня от работы в КГБ. Я же между тем не прочь был служить там до тех пор, пока Горбачев будет находиться у власти, поскольку это позволило бы мне, разъясняя Западу специфику происходящих в Советском Союзе перемен, содействовать сближению двух столь разных миров.

Но больше всего я скорбел и страдал оттого, что столь долгое время был оторван от семьи. Шесть долгих невосполнимых лет я лишен был возможности видеть своих дочерей. Самое же худшее заключалось в том, что наш брак — союз двух сердец — не выдержал испытания разлукой. В течение всех этих шести лет у каждого была своя жизнь, и, как я ни старался потом вновь связать воедино наши жизни, это оказалось невозможным. КГБ все делал для того, чтобы настроить Лейлу против меня. Не гнушаясь заведомой ложью, его сотрудники внушали ей, будто я увлекся молоденькой секретаршей и прочие-прочие вещи, призванные отвратить ее от меня. Решительно отвергая подобные измышления как сущий вздор, она, тем не менее, не знала, верить или нет тому, что ей говорили, но, как бы то ни было, это глубоко травмировало ее.

Она, безусловно, страдала еще и оттого, что я скрыл от нее в свое время, что работаю на англичан. Хотя сама она никогда не заговаривала об этом, я убежден, что она расценила это как явное недоверие к ней с моей стороны и считала — вполне справедливо, кстати, — что я попросту обманул ее. К тому же она придерживалась того мнения, что жениться и заводить детей, подвергаясь ежечасно огромному риску, — жестоко и безответственно. В том тяжелейшем положении, в котором оказалась она — женщина, брошенная на произвол судьбы мужем, к тому же изменником родины, которой стали чураться ее прежние друзья, — многое что могло прийти ей на ум, и если она не прониклась враждебностью ко мне, то это вовсе не значит. что у нее не появилось желания наказать меня за все причиненные мною страдания и муки.

Когда я начал ей звонить, то понял из ее слов, что ей очень хотелось бы побыстрее приехать ко мне в Англию, чтобы мы смогли, наконец, воссоединиться. Впоследствии, однако, мне стало ясно, что больше всего она хотела покинуть Советский Союз, где жить стало просто невозможно. Она хотела, чтобы у наших детей было более светлое будущее, чем то, на которое они обречены в Советском Союзе. Она хотела, чтобы дочери получили превосходное образование. И еще она хотела, чтобы, перебравшись на Запад, могла все же время от времени посещать Россию. Но это — не все. Ей хотелось также, приехав в Англию, дать мне понять, что она не тихая, смиренная жертва каких бы то ни было обстоятельств, а человек с твердым, решительным характером, способный постоять за себя, высказать мне все, что она думает по поводу случившегося, и, возможно, доказать, что всегда и во всем я был не прав.