Следующая остановка - жизнь

Кто, волны, вас остановил?
Кто оковал ваш бег могучий?
Кто в пруд безмолвный и дремучий
Поток мятежный обратил?

Слова стали легко сливаться с одной из мелодий, что часто слышала она.

И стояла в классе тишина, которой не было до сих пор ни на одном уроке.

Чей жезл волшебный поразил
Во мне надежду, скорбь и радость
И душу бурную…
Дремотой леки усыпил?
Взыграйте, ветры, взройте воды,
Разрушьте гибельный оплот!
Где ты, гроза — символ свободы?
Промчись поверх невольных вод!

В ней жило это ощущение всегда: кто-то или что-то усыпил её душу дремотной ленью. И ей необходимы ветер, гроза — разрушить лень души.

— Пушкин, — сказал учитель и замолчал. Он смотрел на них, каждого включая в орбиту своего странно широкого взгляда — словно от них ждал чего-то: вопросов, ответа на его немой вопрос. — «Кто в пруд безмолвный и дремучий поток мятежный обратил?..» — повторил он. И после новой паузы: — А теперь послушайте — из начала двадцатого века:

В самом себе, как змей, таясь,
Вокруг себя, как плющ, виясь,
Я подымаюсь над собой, —

Себя хочу, к себе лечу,

Крылами тёмными плещу,
Расширенными над водой…

И, как испуганный орёл,

Вернувшись, больше не нашёл
Гнезда, сорвавшегося в бездну,

Омоюсь молнии огнём

И, заклиная тяжкий гром,
В холодном облаке исчезну.

— Осип Мандельштам, — сказал учитель. — «Омоюсь молнии огнём…» — повторил он.

Словами, конкретными образами проявляются томившие её столько лет видения и голоса:

…Я подымаюсь над собой,
Себя хочу, к себе лечу…

Она ощутила жажду познать себя и вырваться из себя. Вот же — жили когда-то люди с её жаждой! Ещё немного, и она сможет проникнуть в прошлое, открыть тайну этих людей и свою! Неожиданно в ней запульсировала жизнь — наконец она выбралась из дремоты. Пространство внутри расширилось, вместило в себя новые чувства, новые образы…

Между тем учитель говорил:

— Сам человек решает свою жизнь: прозябание в замкнутом болоте или ежедневное открытие новой высоты. Литература вырывает из болота, помогает осознать истинные и ложные ценности, проявить в себе лучшее и выжить в обстоятельствах, в которых выжить, казалось бы, невозможно, дарит праздник, который никогда не потухнет. Начнём мы с вами изучать себя с начала 19 века. К следующему уроку прочтите, пожалуйста, первую главу «Горя от ума» и напишите сочинение: что соприкоснулось с вашей душой, с вашей жизнью, как автор относится к тому или иному герою, совпадает ли это с вашим отношением?

Теперь, приходя домой, Юля сразу начинала читать. И дома слышала она высокий, на одной струне голос Давида Мироныча:

— Почему Софья выбрала Молчалина, а не Чацкого?

— Как Грибоедов относится к Чацкому?

Урок за уроком… Распахиваются перед Юлей тайны писателей, героев. Возникают незнакомые чувства и мысли. И вместе с ними — радость узнавания себя. Детский смех щекочет внутри, хотя ничего смешного и радостного, в общем-то, вовсе и нет ни в открытиях, ни в произведениях, ни в судьбах писателей.

Давид Мироныч не присядет, бежит к тому, кто отвечает, и смотрит на него одним глазом, а другой уже исследует что-то дальше…

Тощий, подвижный, невысокий, учитель выглядит как подросток. И захлёбывается словами, как подросток. Но он стар, и в глазах — печаль.

Неля сказала: тридцать лет провёл в лагерях. А где и как жил там и — потом, после освобождения, неизвестно.

— Нель, я так думаю, спасла его литература. Благодаря ей он остался жив.

— Не знаю, помнишь, он говорил, что необходимо научиться вставать на точку зрения другого человека, ощущать чужие страдания. Может быть, он выжил, потому что помогал людям?! — спросила Неля.

Это ясно: Давид Мироныч прожил много жизней. И жизни тех, с кем свела его в лагере судьба, и героев книг, с которыми он знакомит их на уроках, и жизни самих писателей. Наверняка он перестрадал за писателей: Грибоедова разорвали в Персии, Пушкина и Лермонтова на дуэли убили…

Заниматься приходится много. Сочинения Давид Мироныч задаёт часто.

— Вам надо не только в произведении разобраться и скупо, точно передать на бумаге то, что вы поняли. Ещё важно найти параллели с нашим временем, с вашей собственной жизнью, — сказал как-то. — Пустой лист и вы.

В тот день она пишет сочинение: «Пушкин и Пугачёв».

Резко распахнулась дверь. Вошёл отец.

— Сколько можно?!

Она удивлённо обернулась: что — «сколько можно» и что это вдруг он пришёл к ней? Как перестал быть председателем, ни разу не заглядывал — даже «спокойной ночи» пожелать.