Все рассмеялись и встали.
— Летим теперь в театр — пора уже, — предложила Афи.
Мы распрощались с собственниками квартиры, из которой, однако, всякий может вынести, что ему вздумается, и отправились на станцию дальних кораблей.
… Засиял голубой свет, мы сели в вагон и почувствовали толчок: снаряд отделился от почвы. Через полчаса он опять опустился, крышка отскочила, и мы вступили в «Город красоты и искусства». Нас пригласили пересесть в открытую яхту, чтобы осмотреть его сверху. Он казался покрытым золотом и, как в огне, горел в море лучей заходящих солнц. Мы увидели огромную коллекцию всех видов зданий, какие нам когда-либо приходилось встречать на Земле. Мы долго смотрели в бинокли, изучая детали и любуясь тонкостью и изяществом отделки, сложным многообразием стиля, великолепием красок и французской легкостью архитектуры. Здесь было все, начиная от античного мира и кончая современным Парижем, но несравненно богаче, грандиознее и совершеннее. Геометрическое однообразие и схематичность полностью отсутствовали: план города был как бы импрессионистически набросан рукою искусства, а здания — рассеяны кистью художника. Но апофеозом искусства и чудом архитектуры был главный театр, который сразу же привлек наше внимание.
Он походил на огромную снежно-ледяную глыбу неправильной, естественной формы, покрытую как бы крупно-игольчатым инеем и состоявшую из ряда возвышавшихся, также игольчатых, готических выступов различной величины. Проникнув через боковую щель во внутрь этого оригинального здания, мы очутились в колоссальной сталактитовой пещере, без обычных потолка, стен и пола: сверху свешивались сложные узоры северного сияния и всюду причудливо выступали лишь сталактиты, которые, искрясь и сверкая, наполняли пещеру фантастическим светом. Но это не был мертвый и резкий свет электрических ламп! Нет, мягкий и подернутый легкой дымкой, он жил и дышал, витая в пространстве и переливаясь, при малейшем движении глаз, всеми цветами радуги.
Мы вошли в театр…
Ряды стульев, кресла, ложи, балконы, галереи, эстрада, занавес… — ничего этого, конечно, не было: одни только сталактиты в строго выдержанном стиле и несравненно прекраснее, чем это могло бы быть создано самою природою. Сотни блестящих ийо скользили по тропинкам и забирались на горы сталактитов, в гроты и на гроты, располагаясь там, в разнообразных позах. Десятки ущелий вели на улицу, причем устланные какой-то мягкой материей тропинки и места для сидения и лежания совершено не были заметны, идеально гармонируя с общим стилем и цветом пещеры. Легкая дымка сгущалась к центру зала в широкое облако, в котором плавали отдельные перистые тучки, обволакивавшие и открывавшие попеременно где-то вдали звезды и плывущую луну. Скользя с одного места на другое, лунный свет падал на различные утесы, освещая их наподобие морских скал.
Луна внезапно поблекла, скалы начали медленно тускнеть, облака — рассеиваться, и в центре пещеры, как бы из тумана, прояснилось то, что у нас зовется эстрадой. Мелодично и тихо зазвучала во всех уголках неизвестно откуда исходившая музыка. Быстро нарастая, она развернулась вскоре, подобно прибою морскому во время бури, и разразилась во всем своем величии, на которое способно это искусство, отвоеванное у мифических богов свободными ийо. Ощущение сказочной красоты сковало узами очарования все мое существо, и теперь, когда я пишу на Земле эти строки, мне кажется, что эта прекрасная сказка была лишь сном…
— Афи, почему вы до сих пор не привели нас сюда? — спросил профессор каким-то подавленным голосом.
— Ведь вы на Айю всего лишь несколько дней, — тихо ответила она, — и все это время были заняты другими делами.
Остатки тумана окончательно прояснились и началось действие. Оно происходило внизу, в центре пещеры, на неправильной формы стильной площадке, хорошо видимой из любого места. Несмотря на вечер, откуда-то сверху ворвались яркие лучи солнц, оставлявшие впечатление, что действие происходит днем под открытым небом. Оно выражалось в театре, конечно, не в мыслях, а при помощи речи, и в первый раз я услышал, как ийо говорили между собой на полном языке.