Следы на снегу (Художник М. Рудаков)

— Ах, вот как, — это уж больше, чем хорошо. Ну так что же, знакомьтесь, — предложил Шелестов лейтенанту. — Это наша уважаемая радистка сержант Эверстова, Надюша Эверстова. А это товарищ Быканыров, мой старый друг, старый партизан, следопыт, отличный охотник и наш проводник.

— Очень рад, — пожимая новым знакомым руки, сказал лейтенант и счел нужным каждому добавить: — Грицько Петренко.

Эверстовой показалось, что лейтенант улыбается не во-время, говорит слишком самоуверенно, смотрит очень смело.

Ну, а в общем Петренко произвел на всех хорошее впечатление. Он был строен, выше среднего роста, видимо, хорошо физически натренирован. Из-под его меховой шапки выглядывала прядь русых вьющихся волос. Голубые глаза смотрели открыто, жизнерадостно. Сросшиеся у переносья широкие брови придавали его лицу мужественное выражение.

— Груз привезли? — обратился Шелестов к Ноговицыну.

— Так точно. Вот список всего. Полковник приказал еще кое-что добавить, вами не предусмотренное.

— А именно? — удивленно спросил Шелестов, развертывая список.

— Пятилитровую банку со спиртом.

— Правильно. Спасибо полковнику.

Шелестов просматривал список.

Эверстову в данную минуту больше всего интересовали сухие батареи к радиостанции, и она спросила майора:

— А батареи не забыли прислать? Ведь эти у меня почти совсем сели.

— Ничего не забыто, Надюша. Батарей два комплекта.

— Замечательно. Будем Москву слушать.

— Пожалуй, да… — как-то неопределенно согласился майор. Он свернул лист бумаги и положил его в карман. — А груз в самолете? — обратился он к старшему лейтенанту.

— Да, в машине. Я не решился без вас трогать.

— Правильно сделали, — одобрил Шелестов. — Подъедем к самолету, уложимся — и в путь. — Майор посмотрел на лейтенанта Петренко, с любопытством разглядывавшего оленей, и спросил его: — Вы сыты? Кушали что-нибудь?

— Вполне сыт.

— Не стесняйтесь, говорите правду. По пути ресторанов не будет.

— Сыт, товарищ майор. Мы со старшим лейтенантом основательно заправились перед самым вылетом.

— Подтверждаю, — сказал Ноговицын.

— Тогда к самолету. Сюда возвращаться не будем. Наш путь пойдет через пруд, вон туда, — показал Шелестов. В это время лейтенант Петренко подал ему заклеенный конверт. Подал и сказал:

— Это от ваших, товарищ майор. Передал полковник.

Едва заметная улыбка озарила мужественное лицо Шелестова. Это было именно то, в чем он нуждался. Зажав в руке конверт, он пошел к передним нартам.

Получение письма из дома, где он не был сравнительно долго, взволновало майора, хотя внешне он оставался спокоен и размерен результат многолетней профессиональной привычки к тому, чтобы ни при каких обстоятельствах, будь то в большом, или малом, не выдавать своих внутренних переживаний.

А когда подъехали к самолету, майор сказал Быканырову:

— Василий Назарович! Распредели груз равномерно на все нарты и уложи. Тебе помогут товарищи. А я пока прочитаю… Что-то мне пишут из дома?

И только очень внимательный и хорошо знающий Шелестова человек, каким был старый охотник Быканыров, смог уловить в последних словах майора едва заметные теплые нотки.

— Все будет в порядке, — заверил Быканыров.

Шелестов отошел в сторонку, вскрыл конверт и начал читать. Это было обычное письмо любящей женщины и друга, находящейся в разлуке с дорогим человеком. Таких писем пишется много, и все они как будто одинаковы, но ни одно из них не теряет от этого своей ценности для того, кому оно предназначено.

Вначале жена сообщала о домашних делах, повседневных заботах, о своей общественной работе среди жен офицеров, о самочувствии, затем шло длинное, милое своей обыденностью, и подробное описание того, как живет и что делает маленькая единственная дочурка Клава, как она растет, какие получила отметки в школе. И, казалось, не было в письме подробностей, которые бы воспринимались Шелестовым как ненужные и лишние.

Кончалось письмо словами, идущими от сердца, трогательными, волнующими, о том, как тяжело быть в разлуке и как мучительно хочется поскорее быть снова вместе.

Шелестов прочел письмо еще раз, подошел к лесенке самолета, которой сейчас уже никто не пользовался, сел на нее и задумался.

Письмо жены невольно перенесло майора в область мыслей и чувств, которые в жизни борца-коммуниста занимают не менее значительное место, чем мысли о повседневной работе.