Следы остаются

Он стал допытываться: о чем пишется книга, роман это, повесть или сборник рассказов? Кто главные герои романа? (Я сказал, что пишу историко-революционный роман «Хребты Саянские».) Какую основную идею вкладываю я в свой замысел? Как будет книга работать на современность? Достаточно ли заготовлено у меня исходных материалов? Не слишком ли широко сразу я размахнулся? Слегка подавшись плечами вперед, он прямо-таки расстреливал меня своими вопросами. И я вертелся на стуле, как горошина на горячей сковороде. Не отвечать было невежливо, а отвечать со всей определенностью я не мог — будущая книга для самого меня еще таилась в тумане.

Досада усиливалась. Ну что он меня допрашивает, будто следователь! Встретились совсем случайно, и неизвестно — встретимся ли когда-нибудь еще. И чтобы не быть окончательно посрамленным еще и денежными расчетами, я решил как можно скорее сбежать от этого дотошного человека.

Официантка в этот раз на мой сигнал отозвалась немедленно. Спросила глазами: как получить с меня — за все или только за свою долю! На тарелке лежала еще целая груда пирожков, и рядом с нею стояли два стакана невыпитого кофе, подернувшегося тонкой пленочкой. Холодными пальцами я медленно вытащил бумажник, не зная сам, что же я должен сказать.

Но Савва Елизарович опередил меня, поднял руку.

— Простите, я хозяин, я плачу за все, — сказал он официантке и протянул ей деньги, а когда она отошла, сказал мне, лукаво прищурясь: — А во-вторых, вам все равно платить нечем. По лицу понял.

— Нет, я…

Он махнул рукой:

— Дорога вам еще предстоит дальняя… Сколько вам нужно денег взаймы?

И я не смог на него обидеться.

Так состоялось наше первое знакомство.

Потом литературная судьба сводила нас уже частенько. И в Новосибирске, и в Москве, и в Ялте. На творческих семинарах, на обсуждениях новых рукописей, на юбилейных торжествах «Сибирских огней», на пленумах правления Союза писателей, на съездах писательских…

И всюду, всякий раз Савва Елизарович поражал меня удивительной способностью как-то сразу схватывать в своих собеседниках главное, чем они могут быть для него как для писателя интересными. Уловив это главное, он уже не отступался. Он умел расспрашивать и угадывать предел, за которым следует прекратить свои расспросы, чтобы из любознательного человека не превратиться в настырного.

Другой его удивительной способностью было уменье записывать. Маленький блокнот всегда был как бы постоянной принадлежностью его левой руки. Я не читал его записей, не знаю, насколько связно и грамматически правильно построены были они. Но, взглядом кося в его сторону, я всегда отмечал, что записывает он с исключительной легкостью, совершенно свободно, уверенно, будто наряду с пространной живой речью оратор параллельно ему диктует еще и готовый, плотно сжатый конспект. Это впечатление усиливалось тем, что Савва Елизарович по ходу записи тут же переговаривался со своими соседями.

Но записывать быстро и легко — это было для меня еще постижимо, хотя сам я не обладаю таким даром. А вот как он умудрялся с такой же непринужденностью, не обращая никакого внимания на посторонних, сидящих с ним рядом, громко разговаривающих и даже заглядывающих ему через плечо, как он умудрялся при любой обстановке писать свои очерки, статьи или править чужие рукописи — этого я решительно понять не могу. А писал он постоянно. Не представляю Савву Елизаровича праздно сидящим! Даже в кафе, в ресторане, ожидая, пока ему подадут заказанное блюдо, он успевал набросать страничку-другую.

Помню, как на одном из семинаров «областных» писателей, кажется в 1946 году, в Москве, где оказались мы оба в качестве «семинаристов», Савва Елизарович буквально потряс меня этой своей способностью. Он был избран старостой семинара. Хлопот и забот организационных — не оберешься. Свободного личного времени по сравнению с каждым из нас у него практически не было вовсе. А, как обычно на таких семинарах, всех нас штурмовали представители радио, газет и журналов, требуя очерков, статей, писательских раздумий и прочих оперативных творений быстродействующей мыслиГ Было, конечно, заманчиво для любого «областника» прозвучать в эфире, предстать со статьей или очерком в центральной прессе тут же, в дни семинара. И кое-кто брался. В том числе и я. И все позорно проваливались, в том числе и я, не успевая ничего сделать к обусловленным срокам. А Савва Елизарович поздним вечерком спокойно подсаживался к столу — жили мы тогда в здании Союза писателей СССР, в кинозале, приспособленном под общежитие, сорок коек в одной комнате, — невзирая на шум и гам, раскладывал бумаги, сдвигал в сторону колбасные шкурки и встряхивал свою авторучку…

Когда он завершал свою работу, мы не знали, сон смаривал даже самых заядлых любителей веселых анекдотов, но наутро Савва Елизарович как ни в чем не бывало выполнял свои старостинские обязанности, а потом мы читали в центральных газетах его большие, умные, обстоятельные статьи или слушали его голос по радио.