Следы в сердце и в памяти

В штабе нас уже ждали. Каждому из нас выдали спецпропуска, аванс в счёт будущей зарплаты и пригласили в кабинет начальника. Среди принимавших нас я заметил Юрия Александровича Победоносцева, профессора, который читал нам курс проектирования реактивных снарядов. В 1945 году я ему сдавал экзамен. Здесь он был в форме полковника. Председательствовал на этом собрании, или собеседовании, генерал Лев Михайлович Гайдуков, который нам представился как начальник Института "Нордхаузен". Он нам сообщил, что часть нашей группы останется работать в Берлине, а другая поедет в Тюрингию. Каждому задал несколько вопросов и определил место его работы. Когда очередь дошла до меня, генерал спросил, правильно ли, что я окончил Бауманский институт, и на каком факультете я учился. К моему ответу профессор победоносно добавил, что он меня помнит как студента пятого курса. Генерал поинтересовался, умею ли я рассчитывать траекторию. Я сказал, что умею, так как прослушал два курса баллистики и выполнил две курсовые работы. Победоносцев предложил направить меня в Институт Рабе в Бляйхероде в расчётно-теоретическое бюро к подполковнику Тюлину. С одной стороны, это было хорошо, потому что соответствовало моим устремлениям быть поближе к теоретической работе, но, с другой стороны, огорчило меня, так как я думал, что жить и работать в Берлине было бы гораздо интереснее. Что это за Бляйхероде, где оно? Может быть, там работает сам Победоносцев? Чем же там занимаются, и какая разница между работами в Берлине и в Бляйхероде? Пока я этого не знал, так как нам ничего определённого не сказали.

По окончании этой довольно короткой встречи "берлинцев" стали развозить по квартирам, где им предстояло жить, а для отъезжающих в другие точки выделили легковые автомашины. Как я узнал позже, Бляйхероде оказался маленьким городишкой в Тюрингии, а Тюрингия - областью, или "землёй", как принято называть области в Германии, в самом её центре. В момент окончания войны Тюрингия оказалась в руках американцев, но, по соглашению между союзниками, она затем отошла в советскую зону. Это была самая южная и самая западная область в зоне советской оккупации.

В машине я оказался единственным пассажиром при шофёре-немце, ни слова не знавшем по-русски. Погода была отличная, и водитель, попросив жестами у меня разрешения, откинул складной матерчатый верх машины, и мы тронулись. Некоторое время ехали по улицам Берлина, причём несколько раз то рукой, то головой водитель обращал моё внимание к каким-то площадям, памятникам или улицам, называя их на немецком языке. Я, естественно, ничего из всего этого не понимал, и в ответ только кивал головой. Для меня они почти ничего не значили. Вообще Берлин не произвёл на меня какого-то потрясающего впечатления. Хорошо запомнилось только полуразрушенное, полусгоревшее здание Рейхстага, проезжая мимо которого, шофёр резко убавил скорость. На фоне очень аккуратно и чисто убранной площади этот полускелет выглядел особенно страшно. Разрушенные войной здания встречались довольно часто, но нигде не было видно разбросанных кирпичей, железобетонной арматуры и других строительных деталей, которые у нас обычно годами валяются, пока на этом месте не начнётся строительство какого-то другого объекта, либо не появится угроза приезда очередного высокого гостя, когда окажется возможным за одну только ночь героическими усилиями всё привести в полный порядок и заасфальтировать целую площадь, а то и сквер посадить. Сразу бросалось в глаза, что слова о немецкой аккуратности не являются пустой фразой: если где и оставались груды кирпичей или обломки от разрушенных зданий, то они самым тщательным образом были сложены в ровные, компактные кучи, будто являлись экспонатами некой выставки.

После выезда из города мы довольно резво покатили по не очень широкой, но совершенно гладкой шоссейной дороге. Никаких неровностей, колдобин и выбоин, характерных для российских дорог, на ней не встречалось. Я подумал, что либо война пощадила эту автомагистраль, либо немцы уже успели все повреждения отремонтировать. К сожалению, найти какие-то подтверждения своим мыслям у сидевшего рядом шофёра я не мог ввиду нашей языковой несовместимости. Время от времени мы проезжали мимо небольших населённых пунктов, которые я бы назвал сёлами, если бы не их очень культурный, опрятный вид. Вдоль дороги тянулись довольно большие поля, на которых дозревали зерновые, их сменяли фруктовые сады, огородные культуры и плодово-ягодные кустарники. Ухоженность всего этого хозяйства в отсутствие огромной массы трудоспособного мужского населения, погибшего на войне или находившегося в плену, вызывало изрядное удивление. Изредка на полях появлялись работавшие люди, по два-три человека. Дорога также была совершенно свободной, встречных машин было мало, а обгонявших я вовсе не запомнил. Между тем солнце начало изрядно припекать, и я не был уверен, что ехать с откинутым верхом лучше, чем в крытой машине с открытыми окнами.